Уже в мартовском упоении свободой содержался хулиганский компонент. Людям хотелось говорить своим естественным языком, отбросив прежние культурные сдержки. Стихотворение поэта-сатирика А. Д’ Актиля (будущего советского поэта-песенника), опубликованное в сатирическом журнале «Бич», называлось подобающе: «Похороны Эзопа»:

Увы, похороны эзопова языка обернулись торжеством языка разнузданности и глумливости. Как видно, Д’Актиль не случайно использовал «детскую» стилистику. Крах официального патернализма обернулся заурядным словесным похабством. Наружу словно вырвалось все дурное, некогда таившееся под покровом официального благочестия.

Сознание возбужденных людей словно рыскало в поисках виновников былых неудач. 10 марта солдаты просили в письмах: «Товарищи, уберите немцев с фронта, отстраните их от командования, дайте нам русских начальников, русских душой…» Людям надо было выплеснуть свое экзистенциальное недовольство «своими» и осудить «чужих». В истории такое случалось не раз. «…Накопление невыговоренного, невысказанного должным образом может привести к неврозу… – так объяснял это через многие десятилетия Иосиф Бродский. – Чувства… скапливаются внутри индивидуума и могут привести к психологическому взрыву или срыву». Так было всегда. Однако только во времена революций одинокие невротики могли провоцировать массовые психозы. Между тем революция превращалась в череду всевозможных съездов – этих масштабных «говорилен».

Радость победы стирала впечатления от расправ над контрреволюционерами. При этом в преувеличенных свидетельствах не было недостатка. Сообщали, к примеру, что «одного пристава у Александро-Невской части, на которой трещали пулеметы, привели… подхватили на штыки и бросили в огонь»42. Я. М. Окунев (Окунь), очевидец событий, будущий советский писатель-фантаст, вспоминал, как ночью у Николаевского моста солдаты собирались «расправиться с двумя „фараонами“, снятыми с крыши». Прапорщик их успокаивает: надо судить. Солдаты наконец согласились: злоба ушла. Последующие свои ощущения он передавал так:

В Кронштадте бунт вспыхнул в ночь с 28 февраля на 1 марта под влиянием событий в столице. Были убиты военный губернатор адмирал Р. Н. Вирен, известный у матросов как «дракон», начальник штаба порта адмирал А. Г. Бутаков, командир 1‑го Балтийского флотского экипажа генерал Н. В. Стронский. Количество погибших офицеров не могли установить точно: то ли 51 человек, то ли 39 (сыщики и жандармы в последнем случае не учитывались). Около 250 офицеров были арестованы. Говорили, что убивали офицеров матросы из рабочих. О ненадежности судовых команд говорили уже давно, но мер не предпринималось.

Между прочим, 27 февраля адмирал Вирен распорядился выделить манную крупу для раздачи больным детям рабочих. А на 1 марта он назначил на Якорной площади города собрание рабочих со своим участием. Однако среди ночи матросы вошли в его апартаменты, «вывели его раздетым и разутым в ров у Морского собора и, надругавшись… убили»43.

По-своему показательны события в Гельсингфорсе. Убийство командующего Балтийским флотом адмирала А. И. Непенина объясняли его отношением к матросам как к скотине. «Моряки не понимали, как жестокий Непенин мог встать на сторону революции», – отмечал морской офицер. Парадоксальным образом революция понималась как избавление от прежнего насилия. При этом Непенин, как и большинство флотских офицеров, поддержал революцию. В общем, одни сторонники переворота расправлялись с другими.

Были и другие интерпретации событий. Будущий лидер матросской вольницы П. Е. Дыбенко уверял:

К чести этого беспутного героя революции следует сказать, что он, не привыкший особенно задумываться над происходящим, просто ретранслировал тогдашние слухи, не добавляя к ним того, что существовало и зародилось в его воображении. Как видно, матросы жаждали наказать офицеров так, как те их прежде наказывали; у матросов и солдат складывались опасные отношения с алкоголем – однако иные наблюдатели воспринимали это по-своему, то есть видели только то, что им хотелось видеть.

Так, неудивительно, что обычно офицеры связывали происходящее с деятельностью «немецких агентов», якобы организовывающих на базах Балтийского флота специальные отряды убийц. Кадетская «Речь» 8 марта постаралась минимизировать жестокость случившегося, уверяя, что погибли люди, «чья беспощадная и бессмысленная жестокость вызывала к себе гнев восставшего народа». Однако неформальные сведения о происходящем были устрашающими. Рассказывали, что в Гельсингфорсе матросы не позволяли оказывать помощь раненым офицерам, «раздевали тела убитых и забирали у них все ценности». Труп адмирала Непенина в морге «поставили стоя к стене и воткнули в рот папиросу», а «у противоположной стены выстроили тела других офицеров, сложив их окостеневшие руки в форме приветствия». Говорили, что убийцы «грубо оскорбили вдову Непенина и не пустили ее в покойницкую», женщина «не выдержала шока, и ее пришлось отправить в лечебницу». Убивали и зверски пытали офицеров преимущественно матросы с линкоров. Встречались такие, кто публично похвалялся участием в расправах. Некоторые матросы признавались, что погорячились, и восстанавливали отношения с офицерами.

Концовка событий выглядела неожиданно. Прибывший в Гельсингфорс один из кадетских лидеров Ф. И. Родичев (оратор французской школы, стремящийся «ударять по сердцам») произнес буквально следующее:

Казалось невероятным, однако известный буржуазный оратор обратился к толпе как социалист: «Товарищи!» Консерваторы употребляли это слово исключительно с негативной коннотацией. Позднее один из киевских артистов со злой иронией разъяснил его происхождение: «Товар ищи». Имелась в виду склонность стихийных революционеров к обыскам.

Родичев произнес еще одну нелепость, ставшую, однако, метафорической «нормой». Говорить о бескровном перевороте перед людьми, перебившими несколько десятков офицеров, было, по меньшей мере, странно. Но, как видно, этого не замечал ни сам Родичев, ни матросы. Позднее в Гельсингфорсе те же матросы рукоплескали прибывшему на митинг новому командующему флотом – «революционному» адмиралу А. С. Максимову, опоясанному «широкой красной лентой через плечо» и сопровождаемому матросами и офицерами с такими же лентами. Революционный театр требовал соответствующих декораций.