Однако со временем к выступлениям даже именитых ораторов привыкли. Так, «экспансивная манера выступления А. Тома вызывала у солдат смех: не министр-француз, а купец из Замоскворечья». «Завести» солдат некоторое время удавалось Керенскому. Во время майской поездки на фронт он спускался в солдатские блиндажи, пожимал руки; ему в машину бросали Георгиевские кресты, кричали: «За землю и волю! За Россию и революцию, за мир всему миру!» Военного министра буквально носили на руках, целовали его одежду, машину и даже землю, по которой он ходил. На грандиозном митинге в Одессе он бросал из ложи красные розы. В своей речи он заявил, что на долю России выпало счастье повторить «чудесную сказку» Французской революции. И тут же напомнил, что армии без дисциплины быть не может, предостерегая против «искренних идеалистов, слишком смотрящих в небо и влекущих нас в небо анархии».
Итогом этой поездки на фронт стала отставка Верховного главнокомандующего «монархиста» М. В. Алексеева (единственного подлинного стратега) и замена его на новоявленного социалиста А. А. Брусилова, совсем недавно провозглашавшего здравицы в честь Николая II. Однажды на армейском съезде Керенский вывел на сцену Брусилова, заявив: «Генерал, они пойдут за вами». Этот прием, ставший стандартным, сработал: и А. Ф. Керенского, и А. Тома, и А. А. Брусилова вынесли со съезда на руках. Впрочем, все это не помешало устроить овацию и большевику, который «говорил просто, отчетливо»77.
Наибольшее влияние на солдат оказывали самодеятельные агитаторы – как правило, крикуны из своей же среды. Возбудить массу легче всего невротикам. Генерал А. Е. Снесарев так передавал впечатление от выступления «худощавого, красивого, довольно наглого солдата». «Мы босые… винтовки [совсем плохие] – два раза выстрелил и бросай… Жалованье – пустяк». Трудно поверить, что сказанное соответствовало действительности. Однако даже небольшая доля правды, заброшенная в едкую среду непомерных людских ожиданий, может иметь взрывоопасные последствия. Конечно, толпа реагировала лишь одобрительно. Однако еще 2–3 такого рода оратора, заключал генерал, «и толпа может разорвать в клочья. Вот что значит строить что-либо на настроении! А теперь на нем хотят построить государство…»
Возможно, генерал кое-что домыслил задним числом. Как бы то ни было, в те месяцы революции государство попыталось построить именно на «сознательности» людей, которые все еще не оправились от груза социальной униженности. Так случается во времена всех революций. И с одним и тем же конечным результатом.
Лето 1917 года ознаменовалось бунтами и во французской армии: дело доходило до захвата городов и отказа возвращаться на передовую. В ответ было вынесено 23 385 обвинительных приговоров, более 400 солдат были приговорены к расстрелу. В результате с мятежами было покончено. В революционной России такое было немыслимо, несмотря на распространение в армии мятежного духа.
Бытовое недовольство солдат принимало организационные формы. Правительственный комиссар В. Б. Станкевич, перед революцией служивший военным инженером, отмечал:
Вся армия покрылась сетью самых разнообразных организаций. Пределы разнообразия и пестроты едва ли многим известны. Высшим органом на фронте является фронтовой комитет. Но эти комитеты вовсе не были предусмотрены в приказах и создавались самочинно… причем каждый фронт строил свою организацию по-особому… Даже полковые и ротные комитеты в пределах одной и той же армии, а часто одной и той же дивизии, строились по различным принципам…
Трудно представить что-либо более необычное для армейской среды. Французская революция, опыт которой имплицитно присутствовал в сознании российских революционеров, создала армию из толпы. Теперь происходило нечто прямо противоположное.
Понятно, что солдаты по-своему пытались отыграться за былые стеснения. Статистика зафиксировала заметный рост заболеваний в их среде, многократное увеличение количества дезертиров. «Русский солдат – величественен, красив и чуден, когда он держится в узде железной дисциплины… но выпущенный из рук и занятый делами посторонними он – ужасен», – отмечал А. Е. Снесарев. Он считал, что «одна крупная неудача на фронте – и из Свободной России моментально получится Разнузданная Россия». Многие понимали, что низам необходимы теперь настоящие вожди, однако армейская среда их дать не могла. Офицеры, по словам адмирала Д. В. Ненюкова (имевшего возможность наблюдать жизнь Ставки изнутри), страдали ее «прирожденными недостатками», – это были «безвольные неврастеники». Разумеется, командование попыталось ввести стихийный процесс образования солдатских комитетов в организованное русло. Значительная часть комитетов занималась, как и предписывали инструкции, чисто хозяйственными делами под руководством офицеров.
Иллюзиями было переполнено не только российское политическое сознание. Призывы и идеи, идущие из России, вспоминал У. Черчилль, миллионам людей «казались открывающими дверь в новый светлый мир Братства, Равенства и Науки». На деле смыслы произошедшего воспринимались по-разному. Общим было лишь то, что произошедшее всем внушало Надежду.
Самое популярное в прошлом издательство И. Д. Сытина предложило свое ви́дение будущего:
Сбываются древние пророчества о Царстве Божьем, когда все народы перекуют мечи на серпы. Впереди еще горы трупов, море крови и слез. Но иного пути к вековечным идеалам свободы и счастья нет. Смерть попирается только смертью 78.
В тогдашней обстановке ссылки на Библию вряд ли могли убедить невольных защитников неожиданно обновленного Отечества. Пока уговоры лучше удавались социалистам.
В начале июня в Петрограде открылся I Всероссийский съезд рабочих и солдатских депутатов, призванный, по мысли организаторов, обеспечить единство революционной демократии и всенародную поддержку наступательных действий русской армии. На него возлагались большие, но весьма противоречивые надежды. Формально предстояло всего лишь одобрить политику ВЦИК, в основе которой лежала более чем странная идея: коалиция с той самой «буржуазией», которая и не думала признавать лозунг «мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов». Кадеты лишь делали вид, что поддерживают пацифистские лозунги. В своих брошюрах они упорно твердили, что те, кто провозглашает «Долой войну!», не учитывают «гибельное значение этого призыва для мира всего мира, для свободы и счастья России, для блага каждого из нас»79. Конечно, это менее всего было понятно солдатам.
Считалось, что на съезде присутствуют 1090 делегатов (в действительности их было больше). 777 из них заявили о своей партийности: 285 эсеров, 248 меньшевиков, 105 большевиков, 73 внефракционных социалиста, ряд мелких фракций – от трудовиков до анархистов. Считалось, что за ними стоят 8,15 млн солдат, 5,1 млн рабочих, 4,24 млн крестьян. Преобладали представители солдат – наиболее активной части общества. Но вряд ли они могли донести реальные эмоции людей, присягнувших непонятной власти.
4 июня, на второй день работы съезда, В. И. Ленин в речи об отношении к Временному правительству заявил, адресуясь к меньшевикам и эсерам: «Мира без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от собственных аннексий», имея в виду Финляндию и Украину. Разумеется, это было обычной для того времени демагогией: Финляндия легко перенесла смену одного имперского покровителя (Швецию) на другого (Россию); Украина существовала как этнически размытое малороссийское население, зажатое между двумя империями, а не исторически существовавшее государство.
Эффект от ленинского заявления попытался сбить А. Ф. Керенский: правительство, будучи временным, не вправе объявлять о независимости той или иной части русской территории. Это было другой разновидностью тогдашней демагогии. Впрочем, вряд ли логика того и другого была понятна большинству населения.
