Значения не определяются ситуациями, а мы определяем самих себя посредством значений, которые мы приписываем ситуациям»¹⁵.

Мне кажется, что это и есть рациональный и разумный взгляд на эмоции и переживания человека. Более того, эта точка зрения глубоко и отчетливо показывает, что человек может на самом деле изменить свои нарушенные и несоответствующие эмоциональные реакции.

Хотя Адлер иногда не был слишком точен относительно того, каким образом, в деталях, можно изменить разрушительные эмоциональные реакции человека, он придерживался очень определенного взгляда относительно общего метода их изменения, а именно обучения. Он раньше всех других современных терапевтов положил начало представлениям о том, что психотерапия является обучением и что было бы лучше, чтобы обучение было психотерапевтическим.

ПРИМЕЧАНИЯ

' Адлер, 1964а:26-27.

² Адлер, 1927:72.

³ Адлер, 19646:67.

⁴ Адлер, 1964а: 19.

⁵ Например, Берн (1964); Дюбуа (Dubois) (1907); Келли (1955); Лоу (Low) (1952); Филлипс (1956); Роттер (1954); Торн (1950) и многие другие.

⁶ Адлер, 1927: 157, 189.

⁷ Ibid.: 157.

⁸ Ibid.: 267-270.

⁹ Ibid.: 269.

¹⁰ Ibid.: 270.

¹¹ Ibid.: 275.

¹² Адлер, 19646 : 53.

¹³ Адлер, 1964a : 272.

¹⁴ Адлер, 19646 : 43.

¹⁵ Адлер, 1958 : 14.

Спрашивать современного психолога, считает ли он целесообразным, чтобы терапия вела к постоянному самосознанию и личностному росту психотерапевта, это все равно, что спрашивать хорошего христианина, противник ли он греха. Многие ученые подчеркивали, что одной из главных целей психотерапии является помощь и терапевту, и пациенту в развитии личности. Даже фрейдисты, которые, казалось, прежде стремились исключить себя из терапевтического процесса и выдвигать на первый план исключительно клиента, в последние десятилетия так сильно сосредоточились на аналитике, что контрперенос стал наиболее священным термином в аналитической литературе.

Перенос считается теперь основной причиной благополучия клиента. Эта точка зрения базируется на предположении, что если терапевт будет наблюдать за собой достаточно проницательно и если он исключит те существенные искажения, сквозь которые он в норме (или это аномально?) видит проблемы клиента, он перестанет привносить в терапевтические отношения свои невротические мотивы и, тем самым, сможет лучше ему помочь. Это кажется довольно благоразумным, но... Теория не учитывает, что кое-что из того, что терапевт будет привносить в сессии с клиентом, если он будет слишком сосредоточен на себе, является не просто сомнительным, но и, весьма вероятно, очень ятрогенным.

Современные экзистенциалисты, эмпирики и феноменологи¹ тоже акцентируют внимание на осознании терапевтом самого себя в ходе работы с клиентом. Согласно их точке зрения, терапевт действительно должен быть самим собой, если ему предстоит настоящая встреча с клиентом. Следовательно, если он захочет, то ему следует вставать на голову, говорить клиенту, что он его ненавидит, и делать почти все, что ему заблагорассудится, во время сеанса терапии, пока он полностью верит в то, что делает, и не ведет себя искусственно. Кажется, что эта теория достаточно проста, если понимать терапевта как личность с его собственными правами на жизнь и шансами на успех и принимать во внимание, что на любой экзистенциальной встрече ему дается право быть самим собой и получать от терапевтических отношений максимальную пользу.

Одна из первых проблем этой теории заключается в том, что согласно ей отношения клиента с терапевтом есть и должны быть экзистенциальной встречей. Если это действительно так, то почему клиент платит за это, а терапевт получает вознаграждение большее, чем просто сама эта встреча? Более того, действительно ли настоящие экзистенциальные встречи осуществимы или возможны, когда один из участников имеет явные нарушения? Например, у клиента сильная паранойя, и он действительно не способен устанавливать отношения с другим человеком, а только ищет то, что Хельмут Кайзер (Helmuth Kaiser) называл слиянием, и что я называю крайней потребностью в любви, и что другие называют зависимостью. Томас Сзасз (Thomas Szasz) может вопить до второго пришествия, что психически больные люди в действительности здоровы, но их просто такими считает слишком осуждающее общество. По-моему, он все-таки идет по неверному пути, когда отказывается признать очевидный факт, что шизофреники рождаются такими, что они не умеют устанавливать отношения и часто превращают в фарс любую попытку терапевта провести истинно экзистенциальную встречу.

Более того, как терапевтам нам лучше принять тот факт, что многие или даже большинство наших клиентов просто не те люди, которых мы бы выбрали в качестве близких друзей, и, как показал Шофилд (Schofield), мы предлагаем им только особый вид оплаченной дружбы. Поэтому кажется нелепым говорить об «истинных встречах» между двумя людьми, один из которых, как правило, умнее, лучше образован, менее тревожен и зависим и менее заинтересован быть дружелюбным, чем другой. Все это не говорит о том, что значимые экзистенциальные диалоги или Я-Ты-отношения в принципе не могут установиться между некоторыми клиентами и некоторыми терапевтами; это возможно и, несомненно, иногда случается. Вопрос в том, как часто они случаются? И честный ответ на этот вопрос, учитывая ограничения, которые обычно накладывают терапевтические отношения, — редко.

Следовательно, представление, что терапия является сотрудничеством, где терапевт извлекает почти столько же радости и веселья из отношений, сколько и клиент, едва ли приемлемо; и глупо притворяться, что это не так. Следовательно, позиция экзистенциалиста сводится к позиции психоаналитиков: то есть, если терапевт является самим собой в течение всего времени, которое он проводит с клиентом, то этим он повышает шансы последнего на улучшение или излечение. На первый взгляд, это может показаться довольно хорошим аргументом: если терапевту хватает мужества быть самим собой, он может стать хорошим примером для клиента, которому явно не хватает мужества для этого, и, возможно, такой тип поведения может научить клиента самому больше рисковать и преодолевать некоторые свои страхи.

Однако снова теория звучит лучше, чем возможности ее практического применения. Для начала можно предположить, что если терапевт ведет полностью ответственное и жизнерадостное существование, то скованный и подавленный клиент воспрянет духом, глядя на него, и сам станет жизнерадостнее. Факты, к сожалению, часто доказывают обратное: как правило, клиент до терапии сталкивается с некоторыми друзьями или родственниками, которые гораздо счастливее и успешнее его самого. Но вместо того, чтобы руководствоваться их примером, он обычно говорит себе, что раз эти люди живут и процветают, а он нет, то он, несомненно, бесполезен и может прекратить соперничать с ними.

Часто с тем же самым я сталкиваюсь и в терапии. Почти все мои клиенты — печальные тюфяки, которые не развили в полной мере свои способности. Когда они понимают, что меня не расстраивают их выходки и проверки, что я продолжаю встречаться с ними и другими клиентами, оставаясь жизнерадостным, и в то же время пишу книги и статьи, выступаю на радио и телевидении, они часто говорят мне, что моя активность заставляет их чувствовать себя хуже, чем прежде — они считают, что должны быть способны работать на моем уровне, а они этого явно пока не могут. Поэтому я стараюсь активно разубеждать таких клиентов, говоря, что им не обязательно идти моим путем, чтобы иметь высокую самооценку. Я обнаружил, что часто моя модель поведения оказывается для них палкой о двух концах.

Кроме того, вероятно, большинство клиентов, прежде чем договориться о встрече с конкретным терапевтом, предполагают, что он более успешен в жизни, чем они. Если бы они думали, что он также некомпетентен и может ошибаться, они вряд ли бы искали его помощи в первую очередь. Хотя если бы они обнаружили, что он не настолько неадекватен, им бы доставило удовольствие узнать, что возможность человеческой эффективности, в которой они прежде сомневались, действительно существует. Однако нет причин предполагать, что это приятное открытие существенно подвигнет их к изменению своего поведения.