У Элизабет Долан на горле были почти такие же раны: рана «длиной четыре дюйма и глубиной три дюйма, разделяющая кровеносные сосуды, трахею и пищевод и проходящая через… третий и четвертый позвонки». Хотя ее череп не был проломлен, ее тоже дважды ударили тупым предметом: один раз над левым ухом, другой – в «выступающую часть лба» над левым глазом.

Передняя часть черепа Джулии Диринг была проломлена «по меньшей мере двумя ударами тупым предметом». Два яростных удара острым топором перебили ей «трахею, пищевод и кровеносные сосуды шеи» и раздробили третий шейный позвонок.

Особенно жуткими были травмы, нанесенные восьмилетнему Джону Дирингу. «Передняя и верхняя части его головы, – написал Шэпли, – были буквально размозжены многократными ударами… мозг вытекал наружу». Голова была почти отделена от тела, а горло перерублено. Оставалось всего около дюйма кожи». Череп его шестилетнего брата Томаса также был «сильно раздроблен», а голова «почти отрезана от тела» ударами «острого режущего инструмента».

Характер ран, обнаруженных на четырехлетней Энни, говорил о том, что она отчаянно сопротивлялась. Пытаясь «отразить страшные удары топора», она подняла правую руку, однако «ее пальцы были разрублены и сломаны». Тело было изрублено, череп раздроблен, а шея рассечена». Кости передней и верхней частей головы» ее двухлетней сестры Эммы были «разбиты на мелкие кусочки тупым предметом; самая страшная рана была над левым глазом… Голова была почти отделена от тела»[70].

Еще до того, как Шэпли закончил работу, у здания собралась «большая толпа», жаждущая взглянуть на жертв. Поскольку офицеры, выставленные у входа, сдерживали их, «многие выразили готовность подвергнуть пыткам виновника преступления, если им удастся его задержать. Другие выступали за то, чтобы устроить над ним самосуд, а некоторые даже заметили, что в случае поимки его следует поместить в железную клетку, развести под ней костер и подвергнуть мучительной казни. Повешение казалось для него слишком снисходительным наказанием»[71].

Несмотря на относительную труднодоступность фермы Диринга, расположенной «на самой окраине города, более чем в миле от конечной станции городской железной дороги», она сразу же привлекла толпы людей с нездоровым любопытством[72]. Один из них, разгуливая по окрестности, заметил нечто странное: мужскую рубашку и пару кальсон, лежавших рядом с большим стогом сена примерно в трехстах ярдах от амбара. Он сообщил об этом офицеру полиции по имени Доусон Митчелл, который пошел туда разобраться. Обойдя стог, Доусон заметил выемку в соломе. Он просунул руку и сразу же нащупал человеческое тело. Схватив его за руку, он вытащил его наружу. Это были сильно разложившиеся останки молодого человека. Его голова была «разбита на части, а горло перерезано от уха до уха»[73]. Пропавший фермер Дирингов, Корнелиус Кэри, был теперь найден.

Едва оправившись от шока, вызванного убийством в Джермантауне, филадельфийцы столкнулись с преступлением такого беспрецедентного масштаба – массовым убийством восьми невинных жертв, – что для его описания была придумана новая фраза: «Великое восьмикратное убийство»[74].

Не доставало лишь одного обитателя фермы: второго наемного работника Дирингов. Подозрение сразу же пало на него как на «человека… который, предположительно, совершил это ужасное преступление»[75]. Кроме его национальности, никто из соседей толком ничего о нем не знал, хотя они и смогли довольно подробно описать его внешность.

Ему около 28 или 30 лет, рост 5 футов 11 дюймов, светлые волосы и светлая кожа. У него… тонкие усы светлого цвета и тонкая, светлого цвета козлиная бородка. Он сутулится и хромает. Он ходит очень медленно, делая большие шаги, и все его движения в целом довольно неловкие. У него прыщи на лице, и он очень плохо говорит по-английски… Было точно установлено, что немец лишился части большого пальца правой руки.

Предположительно, его звали Антон[76].

Подстегнутая общественным возмущением по поводу чудовищного преступления, а также перспективой получения солидного вознаграждения, полиция немедленно начала прочесывать город, арестовывая всех бродяг, «которые не могли толком о себе рассказать [и] чья внешность хоть сколько-нибудь соответствовала неполному описанию убийцы». Между тем, учитывая, сколько времени «прошло с момента совершения преступления до его обнаружения», многие предположили, что убийца максимально отдалился от места преступления, а то и вовсе «сбежал из страны»[77].

Антон Пробст между тем не бежал из страны. Он даже не покидал Филадельфию.

Около восьми часов вечера в субботу, 7 апреля, спустя всего несколько часов после совершения массового убийства, он появился в салуне Фредерика Штрауба на углу Джермантаун-авеню и Оттер-стрит, имея при себе среди прочего черный саквояж, двое часов, золотую цепочку, табакерку, армейский револьвер Кольт и фляжку с порохом.

Следующие несколько часов он провел распивая пиво и играя в бильярд, а в 11 ушел. Через час он уже лежал в постели с проституткой по имени Лавиния Уитман в борделе – «доме с дурной славой», на жаргоне того времени – на Северной улице. После ночи «разврата и распутства» он ушел рано утром в воскресенье, заплатив ей три доллара бумажными банкнотами[78].

Он позавтракал в одном из своих излюбленных заведений, таверне Кристиана Море на Фронт-стрит, где хозяин был удивлен, увидев у обычно бедного Пробста красивые карманные часы и цепочку. «Я спросил его, где он их взял, – позже свидетельствовал Море, – и он ответил, что ему пришлось много работать, чтобы их себе позволить»[79].

После еды Пробст с саквояжем в руках нашел ночлег в гостинице, которую содержал человек по имени Уильям Лекфельдт. В течение следующих нескольких дней он периодически возвращался в это заведение, пил пиво и играл в кости в баре, а иногда отправлялся в город, чтобы обменять украденные вещи на деньги. Во вторник вечером он вернулся в салун Фредерика Штрауба и продал ему пистолет и пороховницу за три доллара. На следующее утро он явился в ювелирный магазин Чарльза Олльгира и предложил карманные часы и цепочку. Он запросил пять долларов – треть того, что, как он утверждал, заплатил за них, однако согласился на четыре и поспешил уйти[80].

Около семи часов следующего вечера – в четверг, 12 апреля, через пять дней после бойни – Пробст сидел в баре «Лекфельдт», когда появились двое полицейских и спросили владельца, не видел ли он «подозрительно выглядящего человека». Надвинув шляпу на глаза и опустившись в кресло, Пробст старался быть как можно незаметнее, пока полицейские не ушли. Как только они скрылись, он вскочил со своего места и, не потрудившись забрать оставшиеся вещи, поспешил прочь[81].

Вскоре после этого трое полицейских – Томас Уэлдон, Джеймс Дорси и Джеймс Аткинсон – стояли и разговаривали на углу Двадцать третьей и Маркет-стрит, когда Уэлдон заметил грузного парня в низко надвинутой на голову шляпе, который направлялся к мосту Маркет-стрит. Скрытность этого человека вызвала у Уэлдона подозрения. Измученный особенно долгим днем, Уэлдон повернулся к Дорси и сказал: «Ты моложе меня и быстрее бегаешь. Проверь этого человека. Если он немец, приведи его»[82].