В декабре 1927 года Уильям Эдвард Хикман – опрятный, учтивый и глубоко неуравновешенный 19-летний юноша, мечтавший учиться в семинарии, – задумал похищение, чтобы собрать деньги на обучение. Явившись в главный офис школы Mount Vernon Junior High School в Лос-Анджелесе, он сообщил секретарю, что отец одной из учениц, 12-летней Мэрион Паркер, «серьезно пострадал в дорожной аварии» и ему поручили отвезти ее в больницу. Юный психопат отвез девочку в свою квартиру и отправил Паркеру первую из нескольких записок с требованием выкупа в размере 1500 долларов. В ожидании ответа Хикман обращался с пленницей по-доброму, даже сводил ее в кино и покатал на машине, однако в итоге та пожаловалась, что чувствует себя словно в заточении.

Согласившись выплатить выкуп, Паркер, как ему было велено, приехал в тенистый жилой район, где ему обещали передать его дочь в обмен на деньги. Когда через несколько минут Хикман остановился рядом с ним, отчаявшийся отец увидел на пассажирском сиденье его машины маленькую, закутанную в одеяло фигурку – судя по всему, спящую или, как он предположил, усыпленную хлороформом. Как только деньги были переданы, похититель распахнул пассажирскую дверь, вышвырнул тело на дорогу и с ревом умчался в ночь. Выскочив из машины, Паркер бросился к дочери и взял ее на руки.

Завернутое в одеяло тело Мэрион было лишено конечностей и расчленено, ее лицо было безобразно накрашено, а глаза зашиты в открытом виде, чтобы создать впечатление, будто она жива. На следующий день в близлежащем Елисейском парке прогуливающийся человек наткнулся на несколько газетных свертков с отрезанными руками и ногами Мэрион. Позже, днем, ее внутренности были найдены в другом аккуратном свертке в траве[1].

Это отвратительное злодеяние стало одной из самых сенсационных новостей того времени. Когда Хикмана задержали через неделю после похищения, он вслух задался вопросом, станет ли он также знаменит, как Леопольд и Лёб, и похвастался, что «во многом превзошел их»[2]. Каким бы извращенным ни было его стремление, этот вопрос не был лишен смысла. Безусловно, зверства, совершенные над Мэрион Паркер – ее тело было выпотрошено и расчленено, после чего ему придали гротескно «реалистичный» вид с помощью румян, губной помады, косметической пудры и проволоки, прикрепленной к векам, – превосходили по чудовищности убийство 14-летнего Бобби Фрэнкса, совершенное двумя «убийцами в поисках острых ощущений». И все же, как в итоге покажет история, Хикман быстро ушел в забытье, в то время как Леопольд и Лёб пополнили ряды легендарных убийц страны, чья история пересказывалась на протяжении десятилетий в романах-бестселлерах и книгах в жанре тру-крайм, бродвейских пьесах и классических голливудских фильмах[3].

Как летописец американской преступности, я уже давно знаю болезненные подробности ужасающих убийств, совершенных с момента основания нашей страны [и даже раньше, в течение полутора столетий после прибытия первых европейских иммигрантов на наши берега]. И все же из всей этой мрачной истории насилия лишь крошечная часть убийц завоевала ту непреходящую славу, о которой мечтал Уильям Эдвард Хикман. Почему некоторые психопаты обрели почти мифический статус, в то время как другие, некогда известные убийцы, виновные в не менее ужасных преступлениях, были полностью забыты, – вопрос, который интересует меня уже много лет[4].

Один из ответов, похоже, заключается в том, что определенные злодеяния воплощают то, что юнгианцы назвали бы «тенью». В общественном воображении они связываются с самыми темными страхами и запретными мечтаниями эпохи. Так, для взрослых людей 1920-х годов изнеженные, безрассудные гедонисты студенческого возраста Леопольд и Лёб были воплощением вышедшей из-под контроля «пламенной молодежи» – точно так же, как 40 лет спустя Чарльз Мэнсон и его развратные последователи казались воплощением худших кошмаров родителей о помешанных на сексе и наркотиках хиппи. В случае с другими знаковыми преступлениями – например, убийствами топором в Фолл-Ривер в 1892 году или двойным убийством Николь Браун Симпсон и Рона Голдмана столетие спустя – в дело вступают и другие факторы, помимо ужасающей жестокости преступлений: известность обвиняемых, связанные с убийствами неясности, вопросы пола и расы. А еще, конечно, есть то, что Библия называет «тайной беззакония». Что побуждает некоторых, казалось бы, рациональных людей – Лиззи Борден, Натана Леопольда, Теда Банди – совершать акты непревзойденного зла?

Отчасти по причине собственной одержимости, а отчасти из-за присущего им очарования я предлагаю вашему вниманию следующие расширенные описания четырех сенсационных убийств, которые в свое время захватили внимание американской общественности и заслуживают того, чтобы их спасли от забвения.

В полночь 1 января 1866 года мужчины по всей Филадельфии – и среди них было немало тех, кто уже изрядно приложился к стакану, – подняли крик и разрядили свои пистолеты в холодный ночной воздух. Периодические выстрелы из винтовок, пистолетов и даже небольших пушек продолжались часами, к досаде дремлющих горожан, разбуженных шумом. Газета Philadelphia Inquirer исключительно презрительно отозвалась об этих пьяных весельчаках. «Печально и унизительно, – заявляла газета, – что из всех городов мира наш несет на себе клеймо места, где новый год встречают с особым вакханальным безумием»[5].

Другая группа мужчин в ту ночь продемонстрировала еще более прискорбное поведение. Примерно в половине двенадцатого неизвестный, гулявший на новогоднем празднике, заметил завиток пламени, вырывавшийся из окна второго этажа дома по адресу 607, Честнат-стрит – четырехэтажного здания, в котором располагался магазин элегантной мужской одежды Rockhill & Wilson. С криком «Пожар!» он поспешил к расположенному неподалеку Центральному полицейскому участку. Когда колокол забил тревогу, к дому поспешили пожарные.

«Не прошло и трех минут с начала пожара, – сообщала газета Evening Telegraph, – как к месту происшествия с грохотом примчались пожарные машины». Пока пожарные «атаковали пламя топорами, лестницами и мощнейшими струями воды», полицейские вошли в разбитые входные двери и, преодолевая раскаленный воздух и удушающий дым, пытались спасти как можно больше дорогостоящих вещей, вытаскивая «охапками шинели, замшевые и кашемировые штаны, куртки по последнему слову моды из роскошнейшего материала».

Между тем на место происшествия поспешили и мародеры. Девять из этих «бездушных воров» были арестованы, включая парня по имени Макменамин, «пойманного, когда он надевал пару штанов», хотя многие другие сбежали с награбленным. «На нашей памяти, – писала газета, – никогда раньше не было воровства подобных масштабов»[6].

Тем не менее в большинстве своем филадельфийцы встретили Новый год так, как подобает «прекрасному квакерскому городу». В часы, предшествующие полуночи, методисты провели традиционную ночную службу, на которой читались проповеди, пелись гимны, а прихожане стояли на коленях в молчаливой молитве, ожидая, когда пробьет двенадцать[7]. На Маркет-стрит толпы празднующих собрались перед старинной церковью Христа, одни весело били в литавры, другие дудели в «рожки и всевозможные шумные инструменты», когда старые колокола прозвонили полночь[8]. На следующий день люди шли в гости к родным и друзьям, где пили вино, «ароматный кофе» или горячий шоколад и обменивались искренними пожеланиями добра и процветания в новом году[9]. Другие, воспользовавшись праздником, посетили специальную постановку «Фауста» Гуно в Американской академии музыки, а те, кто искал более легкого развлечения – «большую комическую пантомиму» «Старая дама Трот и ее чудесный кот» в Новом американском театре[10].