***

Кан дернулся, проснувшись от быстрого движения в свою сторону. Совершенно не понимая, отчего сны казались такими реальными, он аккурат провел по лицу руками, пытаясь на себе ощутить те странные вены, выпирающие на лице девушки. Он слышал её голос который раз, постоянно ощущал присутствие, словно обернись – она стоит там, сжимая в руке окровавленный нож, которым изничтожила всю деревню. Босыми ногами ступив на мягкие ткани, Кан поежился от легкого ветра, проникающего в юрту из—под неплотного низа. Они пытались с Барсом утеплить юрту, закрепить так, чтобы ткани не поднимались, но нутро выпадало, почти сразу исчезая из виду. Кам говорил, что духи игрались так с ними, показывая свое расположение, однако Барс был куда суровее, постоянно ругаясь на тех, кто мог украсть необходимое утепление, заставляя его трудиться вдвое больше. Кан ощущал себя странно. Тяжесть во всем теле сковывала движение, боль в правой ноге то появлялась, то исчезала, когда он пытался обуться. До него донесся запах жирного мяса и множества трав. Сглотнув, Кан покинул мужскую часть дома, почти роняя Умут на пол. Успев поймать малую часть кухонной утвари, кам крепко сжал руку сингиль, притягивая ту к себе. Умут не успела и дернуться, утыкаясь носом в горячую грудь эджи.

– Доброе утро, сингиль.

– Ты бы смотрел хоть немного вниз, эджи. А то наступишь еще на меня.

Тихо смеясь, Умут забрала у Кана несколько чаш, указывая эджи на мягкие подушки. Умут просыпалась достаточно рано. Как только солнце выглядывало из горизонта, она должна была принести в дом свежей воды, дабы начать готовить плотную еду. Всякий раз, когда она сталкивалась с другими девушками подле берега озера, Умут смущенно отводила взгляд, пытаясь не слышать, как говорили об эджи, старалась прятаться за теми, кто был выше её. Именно в такие моменты Умут не могла терпеть значимость эджи, желала, чтобы он был простым скотоводом или земледельцем. Но затем, когда появлялись более взрослые женщины, высказывающее благодарность за заботу о кам, Умут становилось стыдно перед эджи, перед ата и перед собой. Принеся воду в дом, она почти сразу зажигала небольшой костер, располагающийся в центре юрты. Небольшой котелок был подвешен за металлический прут, мясо кинуто в воду, а овощи мелко нарезаны, дабы не заполнить собой всё пространство, не перетянуть вкус, иначе ата не возжелает еды, предпочитая покинуть дом и пойти к главному костру. Там всегда была Лале. Она следила за огнем, когда не было мужчин, готовила для всех самые вкусные супы и лепешки, почти сразу скрываясь в юрте, не желая нарушать правила и устои – мужчины должны быть одни, а все женщины могли откушать тогда, когда мужи их покинуть главный костер, отправляясь по своим делам: кто—то уходил на охоту, кто—то отправлялся к скоту, выводя тех к небольшую лестную чащу. Всякий был занят своим делом и только Умут не могла позволить себе быть свободной, отдаленной от всех домашних дел, вынужденно проводя большую часть дня в юрте.

Кан видел, как его сингиль задумалась с вытянутыми руками над котлом. Тепло улыбнувшись, он аккуратно перенял кухонную утварь, усаживая Умут подле себя. Накладывая мясо и слегка наливая бульон, кам поставил чашу рядом с Умут, слегка толкая ту в плечо.

– Ты сегодня слишком задумчива, сингиль.

– Что?

Заметив, что эджи накладывал себе еду, Умут дернулась, но почти сразу успокоилась, когда заметила мах головой. Кан был тем, кто не нуждался в полном обхаживании, предпочитая делать всё сам. Сторонясь некоторых женщин и девушек, кам самостоятельно начищал тунур, помогал Умут носить воду, пока никто из старших не видел. Кан был прекрасным эджи по словам каждого, кто замечал с какой любовью он смотрел на сингиль, стараясь сделать для неё всё.

– Если бы ата увидел.

– Но его нет, Умут. Ты можешь быть спокойно за себя. Я никогда не сделаю ничего, что заставить ата усомниться в тебе.

– Спасибо тебе, эджи.

Усмехнувшись, Умут взяла чашу, рассматривая жирные куски мяса. Она не любила такую еду, но была вынуждена готовить её каждый день, дабы мужчины не были голодны, исполняя свои обязанности.

– Ты куда—то торопишься, эджи?

– Да. Мне нужно найти Кичи и отправится на небольшой пригорок. Необходимо принести духам жертву, скоро настанет новая пора.

– А если этот год был не урожайным? Ведь они обвинят тебя, эджи.

– Я сделаю все, Умут, чтобы этого не произошло.

Улыбнувшись и поставив чашу, Кан потрепал волосы сестры, замечая легкое движение ткани, служившей дверьми. Нахмурившись, кам приподнялся, крепко сжимая в руке орбу, что всегда лежала подле входа. Отчего то внутренние инстинкты забили тревогу, требовали защиты дома и семьи. Резко дернув ткань, Кан занес руку для удара, но почти сразу остановился, замечая Кичи с куском мяса в зубах. Юноша попятился, совершенно не ожидая такой реакции. Подавившись, суйла пытался стучать по спине, но единственное, что у него выходило – кряхтеть. Вскинув бровь, Кан с непониманием смотрел на друга, обходя его и тяжело ударяя по спине, выбивая небольшой сгусток жира. Кичи глубоко вдохнул, вытирая выступивший пот с лица. Некоторые халаты прилипли к его телу, а резкие порывы ветра вынудили поежиться.

– Вот так и встречают друзей?

– Нужно было просто войти, а не дергать ткани, Кичи.

– Ты какой—то злой сегодня, Кан.

Заглянув в приоткрытые ткани, суйла помахал рукой, заставляя Умут смутиться. Быстро поднявшись, она подняла две чашки и почти сразу скрылась за тканями свой части юрты, стыдясь такого отношения к себе. Кан хмуро сжал ухо суйлы, утягивая его подальше от юрты. Кичи шипел, старался вырваться, но кам был куда сильнее из—за частого держания тяжелого тунур. Отведя друга на небольшое расстояние, Кан отпустил суйлу, скрестив руки на груди.

– Да что с тобой, Кан?

– Ты понимаешь, как сильно можешь опорочить Умут своим поведением? Тебе просто повезло, что ата не было в доме.

– Они еще не вернулись?

Пытаясь не отвечать за содеянное, Кичи с удивлением повернул голову в сторону леса. Он видел, как последний из высоких мужчин скрылся за еловыми ветвями и с тех пор прошло много времени. Всякий раз, когда кто—то из деревни пропадал, проходили почти целые сутки, прежде чем воины возвращались. Но вчера все стало иначе. И теперь убежал не ребенок, а тот, кто мог навредить не только себе, но и деревне. Кам осталось всего двое – Кан и его ата, а нарымчи только один и теперь все вынуждены оберегать его, держать в юрте и не позволять сойти с ума, полностью передавая волю Богов и их дары в виде предсказаний. Кан внимательно проследил за взглядом друга, тяжело вздыхая. Осознавая, насколько тяжело искать того, чей шаткий разум способен выбраться из любой ситуации только из—за опыта, кам считал неправильным посылать за нарымчи именно воинов. Они отпугивали своим видом, ведь были куда шире простого скотовода. И теперь, когда не заметил Барса в юрте, Кан понял, что тот правился следом за ата, желая привлечь к себе больше внимания.

– Я за тунур. Готовься выдвигаться, Кичи.

– Всегда готов, мой верный кам. То есть я твой верный суйла, мой кам.

– Я тебя понял и услышал. Не забудь сходить за жертвой.

Смущенно почесав затылок, Кичи кивнул, отворачиваясь от друга и убегая к себе в юрту. Кан знал, что суйла забудет о подготовке, посему нарочито оставил тунур и орбу дома. Вернувшись в юрту, он видел чистый котел, слегка приподнятую ткань в правую часть, где жила Умут. Ему всегда было интересно: довольно ли сингиль своей жизнью. Однако, всякий раз, когда кам сталкивался взглядом с уставшими глазами сингиль, то понимал её значимость в их жизни. Осознавал тяжесть быть женщиной, с которой живет не один мужчина. Кан уважал, ценил и любил сингиль больше кого—либо. Заметив подготовленный халат, украшенный перьями и мехом медведя, Кан улыбнулся, как можно скорее одеваясь. Сжав в руке чалу, он хотел что—то крикнуть Умут, но ощутил легкое прикосновение к щеке. Оно было ледяным, довольно обжигающим и привлекающим внимание, что кам заворожено двинулся вперед, даже не поправляя за собой ткани.