Здесь же, в кабинете, на упомянутом раритетном диване развалился Виктор Васильевич Смолов. Закинув ноги на диванный валик, он докуривал треснутую сигарету, обжимая ее прорыв пальцами. Ему было лень тянуться за блюдцем-пепельницей с горой окурков, и он стряхивал пепел за стопку оперативно-розыскных дел, вывалившуюся из его потрепанной спортивной сумки. После недавнего убоя он не спал почти двое суток и за это время осознал, что быстро душегуба будет не установить. А завтра, не дай бог, укокошат еще кого-нибудь, и тогда все станет до очередной проблемы. Так что взгляд у Смолова был… коровий. В смысле, все ему сейчас было до лампочки.

О печальных перспективах раскрытия этого убоя Володя Исаков смекнул еще часов двадцать семь назад. Помнится, особенно его тогда порадовали глаза супруги убиенного: «Я вся такая… ну, страдаю. Вот вы там и мудохайтесь». Плюс ко всему, в последние дни Володю всячески стращали двумя неделями комплексной проверки, к которой, как известно, подготовиться практически нереально. Даже несмотря на то, что Исаков все-таки дал ленивые указания личному составу с размаху внести что-нибудь в описи. А вообще, ситуация складывалась удручающая: на шестнадцать трупов – два раскрытия и сдохший картридж от ксерокса. «Начнут проверять отсутствие противогазов – дойду до хамства и не соответствия в их рапортах». Впрочем, дальше фронта не пошлют.

А в соседней комнате осваивал новую технику оперуполномоченный Гена Певзнер. Завидуя юмору начальника, он выбивал из клавиатуры лозунг для пустующих площадей стенда наглядной агитации. Напечатав: «Смерть врагам…», Гена задумался. Потом вздохнул и стер написанное. Однако в подушечки пальцев все равно лезло одно лишь: «Смерть врагам…» Певзнер снова вздохнул, затем долго пытался корректно выключить компьютер, вконец запутался, психанул и, услышав спасительное урчание электрочайника в канцелярии, вышел.

– …Слышь, Васильич, впервые вижу подобное! – подал голос Исаков.

– А в чем уникальность-то? – лениво поинтересовался Смолетт.

– Дывысь, – Володя протянул ему документ, – в скобках даются примечания. Это не только нетипично, это неестественно! Полнее примечаний исполнителей, чем «смеется» или «картавит», я не встречал. А ведь через меня этой макулатуры прошли вагоны. Нет, ты сам посмотри. Сотрудник технического отдела не копировал запись. Он вслушивался в мельчайшие интонации! Он дает фактически полные человеческие характеристики фигурантов. А учитывая, что о них он не имеет ни малейшей информации, и то, что они точны, – это завораживает. К тому же он образован, есть чувство юмора и так далее…

– М-да, действительно странно, что пропустили. Должны были наказать, наорать… – задумчиво пробормотал Смолов, просматривая сводку.

– У нас редко, но толковые вещи выныривают. Да он поэт… в душе.

– Ну-у… согласен. Вот только мы не редакция литературного альманаха!

– Это ты зря, Васильич! Гениально делает! В конце концов мы тоже не батальон патрульно-постовой…

– Ага. Скорее, врангелевская контрразведка после взятия перекопа махновцами. Впрочем, согласен. Посему, когда выпьешь дежурный стакан и проспишься, придумай любой не идиотский предлог, выйди непосредственно на исполнителя и попроси заглянуть ко мне.

– Фу-ты ну-ты!

– Да, я хочу видеть этого человека!

– Опять двадцать пять!.. А если это она?

– Значит, я перетащу в наше богобоязненное подразделение ОНУ!

В этот момент в комнату втиснулся Певзнер. Он старательно погасил окурок о мусорное блюдце, в результате чего несколько хабариков сползли на стол под бумаги. Гена тут же демонстративно аккуратно накрыл их своими неподписанными запросами.

– Господин старший майор, с меня на сегодня хватит!

– А с меня, очевидно, нет? – осторожно спросил Смолов.

– Я им так отпечатал, сяк подписал, эдак исходящий слиповал! Глумятся: теперь подай им гербовую печать!

– Ну а ты им?

– Ну и я им: «Подпись Чубайса не желаете? Крысы тыловые».

– А характер у нее, ну прямо бешеный: я звоню – она трубку вешает, – напел Смолов.

– Точно, – подтвердил Гена.

– Надо же, какая неожиданность!

Он перелистал справочник ГУВД и набрал искомый номер. Правда, набрал не с первого раза, поскольку диск телефона заедал с незапамятных времен.

– Герасим Сергеич, тут мои охламоны не учли наиважнейший фактор горба нашей державы… В смысле герба… Понимаю! Не нам отменять заведенный порядок… Ну уж простите нас убогих… Начальников, да, пруд пруди… Угу… Утопиться хочется… Уму… Вот так… Так-так… Абсолютно не согласен… Что?… Ну пиши, ваяй… Я?… Им подотрусь.

Виктор Васильевич в сердцах жахнул трубкой, после чего в кабинете естественным образом образовались полминуты тишины-передышки.

– Мужики, а я чего-то не врубился? А за фига вы в кабинет портрет Римского-Корсакова повесили? – неожиданно отвлекся Певзнер, взгляд которого случайно упал на могучую репродукцию, вздыбившуюся картоном на лбу создателя «Дубинушки».

– Кого повесили? – не понял Исаков.

– Читай, там все написано, – пояснил до сих пор не остывший от эмоций Смолов.

Гена подошел поближе и близоруко прищурился. Непосредственно под репродукцией, прямо на обоях, синим маркером было выведено: «Очень похож на Гнесина – „Клавишу“ – 08.01 зарезал начальника депо в Тихвине».

– Понял. Вопросов больше не имею.

– А у вас, Гена, скоро девчата пинкертонить будут, – наябедничал Исаков. – Вон, Васильич согласен взять к себе существо неопределенного пока пола.

– Подумаешь, испугал ежа голой жопой! – заносчиво ответил Певзнер. – Вон у розыскников, у Серпухова, уже год как теща агентом оформлена. Главковскую проверку прошла, на контрольной встрече с представителем центрального аппарата не подкачала!.. Кстати, а кто такая? Что за баба-то?

– Сирота, наверное, – хохотнул Исаков. – А муж ее – запойный токсикоман, мечтающий иметь третьего ребенка. И она хочет его за это расчленить. Иначе бы к нам не пошла…

Ровно через две недели в кабинете замначальника Управления «Р» в присутствии Смолетта, который в буквальном смысле слова привел ее сюда за ручку, Катя Востроилова дала согласие перейти из контролеров ПТП в отдел Смолова. Особых проблем при этом не возникло. А чувственный монолог Катерины сразил Зама буквально наповал:

– …Я закончила Институт физкультуры им. Лесгафта по кафедре стрельбы из лука, разошлась с полутора творческими ботаниками, месяц назад у моих родителей сгорела дача в Сестрорецке, меня тошнит от Льва Толстого, и я подслушиваю сто шестьдесят часов в месяц разговоры дэбилов различного калибра. Все это время мне не доверяли табельного оружия, поэтому я еще существую. Вчера в метро я в самый неожиданный момент залепила звонкую пощечину одному хаму с истерическим воплем – «12 июня 1999 года в 19:53 вы обесчестили меня на опрокинутой скамейке слева от входа в ЦПКиО им. Кржижановского Гэ.эМ. в городе Луга, после просмотра киноленты „Скромное обаяние буржуазии“!..» Это я к тому, что творческий потенциал есть.

Замначальника сумел лишь тихо выдавить: «Не сомневаюсь…»

Катя не врала. Так вышло, что она поддалась на уговоры Зырянова и затесалась в контролеры ПТП. И не потому, что любила подсматривать в замочную скважину. Просто ей казалось, что она узнает жизнь, как она есть. Более того, с самого начала ей представлялось, что ее работа – это некая форма фантастического аппарата, улавливающего мысли.

Однако достаточно быстро Востроилова врубилась, что, как правило, слышит исключительно вранье. Но при этом она научилась разбираться в интонациях, нюансах. В жизни порой это помогало и выручало. Другое дело, что со временем от монотонности и узости тем ее стало тошнить – уж очень мало слышала она умных и достойных разговоров. Но иногда Катя умудрялась воспарить над темами и позволяла себе лишнее. Впрочем, такая же она была и в иных служебных делах.

В общем, так: Востроилова стала не контролером, а радистом. И это уже песня иная.