Он просыпался в девять, плёлся на кухню, заваривал чай, ходил на вызовы и ждал выходных.

Однажды, когда снежная мошкара облепила деревья у дома, Норкин распахнул дверь и обнаружил за ней Марусю. Она изменилась: как будто подступившая зима выбелила её картофельную кожу, присыпала серебром серый взгляд и как-то её всю подсветила изнутри. Она протянула ему два больших чёрных пакета и выдохнула:

– Сбылось, Василий Иванович.

Василий посмотрел на неё непонимающе.

– Уж не знаю, как это так, может, это и не вы, конечно… Но мы пять лет пытались, не получалось. И вот…

– Чего?

– Чудо, наверное, не знаю…

– Беременна, что ли?

– Ага. Это из-за вас? – она опять протянула ему пакеты.

– Да ну… – он почесал затылок. – Ты извини, что тогда так…

– Это всё-таки вы! Берите, устала держать уже, – Маруся поставила пакеты к его ногам.

– Это что?

– Всякое там, отблагодарить. Спасибо вам, Василий Иванович.

Он долго сидел в задумчивости на кухне, наблюдая за мелким снегом. На столе громоздились две бутылки коньяка, колба́сы, сырные треугольники, банки красной икры, конфеты, консервы, чай. И новый шитьевой набор.

Для осмысления произошедшего был вызван Дятлов. Дятлов ел икру ложкой, пил коньяк полустаканами и прицокивал языком.

– Вот баба уверовала… Соображения, как у капусты! – качал головой Норкин.

– Ёбан-бобан, – кивал собутыльник.

Открыли банку с соленьями.

– Домашнее, – сказал Дятлов.

– А вдруг правда? – подумал Норкин. – Вдруг, правда, сбылось…

– Да ну тебя, – махнул рукой Дятлов и хрустнул огурцом.

– А вдруг. Давай проверим. Ты чего-нибудь загадай, а я вышью. Ну так… в общих чертах. По-быстрому.

– А давай нашу! – расхохотался Дятлов.

Василий раскопал в шкафу пяльца и за пятнадцать минут на краешке, оставшемся от второй матери и младенца, сообразил что-то, отдалённо напоминавшее бутылку. На всякий случай добавили прямое указание косыми стежками (“ВОДКА”).

Через полчаса опять загудел звонок. На пороге стоял Марусин дрыщ.

– Василий, меня жена отговаривала… Но я подумал: чем чёрт не шутит. Может, вы нам ещё колясочку вышьете двойную? А то фиг найдёшь у нас.

Дятлов высунулся из-за двери:

– А благодарность?

– Так не постоим, – обрадовался проситель. – Сейчас, – он перескоком через ступеньку направился вниз и скоро вернулся с двумя бутылками. – Вот!

Затворив дверь, поставили бутылки на стол и сели друг напротив друга.

– Однако… – сказал Дятлов.

– Ты… – протянул Норкин – никому не говори только.

– Совпадения же… – протянул Дятлов.

Утром у дверей образовалась Лидия Григорьевна, припорошенная пудрой времени. Сверкая чёрными глазами, она гаркнула, как ворон, и стукнула об пол тростью для убедительности:

– Молодости!

Василий соседки побаивался и от замешательства, не спросив, плеснул ей и себе коньяка. Лидия Григорьевна рюмку опрокинула, вавилонская башня причёски на её голове качнулась от удовольствия.

– Сделаешь? – нетерпеливо спросила она.

– Как же я вам сделаю “молодость”? – удивился Норкин. – Это же не коляска. Это не получится.

– А вот! – Лидия Григорьевна полезла в карман чёрного пальто, похожего на воронье оперение, и вытащила аккуратно сложенную вчетверо бумагу.

Это была схема вышивки с черноволосой красавицей.

– Один в один я пятьдесят лет назад, – объяснила старуха.

– Не получится, – отрезал Василий.

Тогда гостья вытащила из другого кармана бумажный свёрток:

– На.

– Что это? – насторожился Норкин.

– Десять пенсий.

– Да хоть двадцать, Лидия Григорьевна. Молодость не сбудется.

– А ты вышей, а остальное уж моё дело. Вышить-то можешь?

– Вышить я могу, но говорю вам – вы не сможете помолодеть на пятьдесят лет. Так не бывает.

– Я знаю, – кивнула упорная старуха.

– Ну а зачем тогда?

– Это с запасом. Хоть бы десяток сбросить. Думаешь, я ради красоты? Да бог с ней. Спина болит. Так, будто в меня гвозди забивают, как в крышку гроба. Вышей, Василий! Ну что тебе?

Василий растрогался:

– Ладно. Но деньги вы заберите… не надо мне.

На двух матерях с младенцами Норкин руку набил, но черноволосая красавица была большая – сидеть не меньше недели. Да так ему жалко стало старуху, что тут же он сомкнул пяльца на белой ткани и крестик за крестиком стал выводить портрет. В конце концов, раз ей так легче… Молодость, ясен пень, не сбудется. Но что есть возраст, как не вера в него? Он вышивал и вышивал. Казалось, что не нитка вдета в иголку, а накопившаяся в Василии нежность.

Приходили другие соседи, малознакомые. Одни просили машину, другие – найти кота. Машину Василий отверг по причине поверхностности желания. А на кота согласился.

Хоть и не верил в спасение кота посредством его вышивания, чтобы успокоить хозяев, Василий на всякий случай записал в блокнот окрас и кличку и, поскольку кот мог замёрзнуть в зимнем дворе, сразу вышил его по “бутылочной технологии”, то есть как попало, на глаз, и подписал стежками: “Кот Арсений”.

После засел за заказ Лидии Григорьевны. Ему снилось, как в старушкину спину вбивают гвозди, и он просыпался среди холодного рассвета, включал настольную лампу и складывал чёрную нитку пополам.

Когда снова вышел из квартиры, обнаружил на лестничной клетке очередь смущённых людей, которые сказали, что ждали начала его рабочего дня.

– Я ещё утром поняла, что ты закончил, – сказала соседка, принимая готовую работу. – Проснулась и не болит почти. Последние недели так болело, хоть вой. Да что сделаешь, когда старость. А сегодня, будто снег в душе включили – всю боль заложил.

Норкин выпил чаю в гостях, ещё раз отказался от денег, но от продуктов и бутылки отказываться не стал. И, вернувшись в свой подъезд, обнаружил, что очередь удлинилась.

– Можно? – спросил его робкий голос.

– Заходите, – коротко кивнул Норкин с врачевательным видом.

Просили вещей самых обычных и самых невероятных. Просили собственной зарплаты, которую задерживали, просили выиграть тяжбу с тёткой о наследстве, опять просили найти кота, так как первый кот, Арсений, обнаружился в подвале и его имя передавалось из уст в уста, просили любви, просили стиральные машинки, холодильники, компьютеры, ремонт, звукоизоляцию, путёвку на Кипр, поездку на Дальний Восток, домик в деревне, смену в лагере, одна девочка просила, чтобы родители разрешили морскую свинку, просили исцеления от разных болезней, выигрыша в лотерею, опять найти кота, найти собаку, найти машину… С ремонтами, наследством и машинами Норкин прогонял сразу.

О звукоизоляции просили из-за маленького ребёнка, которого будила музыка и молодёжно-лошадиное ночное скаканье соседей, так что Василий сжалился. Правда, не смог придумать, как должна выглядеть звукоизоляция, поэтому просто крупными стежками на обрезке написал “ТИШИНА”. Потом владельцы тишины пустили слух, что звукоизоляции так и не дождались, совершенно разочарованы “этим Норкиным” и веры ему нет, сплошное вымогательство. Нашлись ещё обиженные, обвиняли во всех тяжких, чуть ли не в том, что “вышивальщик” сам угоняет машины, а потом их “находит” на обочинах.

Как-то Норкина подкараулил Маруськин дрыщ:

– И где коляска? – рассерженно то ли спросил, то ли потребовал он.

Василий складывал в пакет только что пробитые в магазине средство для мытья посуды и порошок.

– Коляска будет? – не унимался дрыщ.

Норкин весь поджался, как заяц перед убеганьем, потому что понятия не имел, будет коляска или нет.

– Ты чего пристал? – заступился мужик с таксой из очереди. – Купи коляску, и будет тебе коляска. Нашёл на что дар тратить!

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.