Через мгновение Норт прокашливается.

– Мистрис Баллард?

– Да?

– Когда вы изучали тело, вы нашли на нем или рядом с ним веревку?

– Нет.

– А люди, которые его нашли, видели веревку?

– Нет.

– Вы об этом их спрашивали?

– Да.

– Потому что вам это тоже показалось странным?

– Я это отметила, потому что у него на шее остались ожоги от веревки.

Скосив глаза влево, я вижу, что доктор Пейдж криво усмехается краем рта.

Я никакой не писатель. Я записываю факты, а не чувства. Однако многозначительный взгляд, которым обмениваются Норт и Пейдж, отзывается во мне гневным монологом, который бы нашел одобрение у самого Шекспира.

Грязный ты никчемный толстозадый лживый болтун!

Трусливый пьяница, ведьмино отродье!

Падаль вонючая, гнусь прокаженная!

Норт складывает пальцы домиком под подбородком. Размышляет.

– Ожоги от веревки без веревки? А не ошиблись ли вы в анализе того, что увидели, мистрис Баллард?

– Возможно, веревку смыло в реке. Или ее срезали. Или забрали.

– Понятно, – ухмыляется Норт, потом пишет что-то на листке бумаги и протягивает его Генри Сьюаллу.

Пейджа явно послали в таверну Полларда не только опровергнуть мою оценку, но и продолжить дело, допросив свидетелей обо всем, что случилось до его прихода. Эх, зачем я вчера ушла так быстро? Надо было остаться при теле до его отъезда.

Теперь в таверне тихо, все смотрят на нас троих и на наше безмолвное противостояние. Я сверлю взглядом доктора. Пейдж смотрит только на Норта. Но когда Норт наконец отвечает, он смотрит на меня и обращается ко мне.

– Спасибо вам обоим за то, что пришли. И за то, что так тщательно обследовали покойного мистера Бёрджеса – упокой Господь его душу, – но, выслушав показания, суд принимает решение, что Джошуа Бёрджес умер, утонув в результате несчастного случая, как утверждает доктор Пейдж. Дело закрыто. Мистер Сьюалл, внесите это в официальный протокол. – Он смотрит на толпу. – Кто следующий?

Я не собираюсь оставаться и слушать дурацкие жалобы соседей друг на друга по поводу того, что кто-то из них помянул имя Господа всуе. Честно говоря, мне и самой хочется его помянуть. Так что я разворачиваюсь и направляюсь прочь. Меня подмывает попросить Эймоса Полларда притащить Джошуа Бёрджеса в таверну, чтобы весь город сам все увидел. Река никак не могла причинить ему такие повреждения. Уже на полпути к двери – Эфраим движется мне навстречу – меня вдруг осеняет новая мысль.

– Погодите! – Я останавливаюсь. Разворачиваюсь. Делаю шаг назад, в направлении Норта.

Я слышу, как Эфраим, стоящий прямо у меня за спиной, выругался себе под нос.

– Мое решение окончательно, мистрис Баллард. – Норт уже теряет самообладание, голос его громче, чем нужно.

– Я понимаю. И не оспариваю ваше решение. Просто прошу мистера Сьюалла внести в официальный судебный протокол, что существует два противоположных взгляда на причину смерти мистера Бёрджеса. Один – что дело в случайном утоплении. – Я медлю, чтобы добиться наибольшего эффекта. – И другой – что это убийство.

– Не думаю…

– Я имею право требовать этого согласно закону штата Массачусетс. – Я улыбаюсь ему улыбкой, которую приберегаю для врагов. – Как профессиональный медик.

В этом я права, и Норт это знает. Как и многие другие в зале. Как повитуха, я имею уникальный юридический статус, которого нет у большинства женщин. Если он публично откажет в моей просьбе, у меня будет повод подать апелляцию в суд более высокой инстанции, и – если будет разбирательство – Норта могут лишить должности судьи за несоблюдение установленного права.

Однако он не сдается сразу, а несколько секунд еще размышляет, кривя рот. Не найдя другого выхода, он наконец говорит:

– Ну что ж, мистер Сьюалл, прошу отметить, что мой вердикт опирается на заключение доктора Пейджа, но существует, как отметила мистрис Баллард, э-э, противоположное мнение.

Генри Сьюалл склоняет голову над протоколом, а я опять поворачиваюсь к выходу. Эфраим уже стоит у дверей и ждет меня, перекинув через руку мой плащ. Судя по его лицу, он торопится.

Я слышу, как судья Норт вызывает Уильяма Пирса.

– Какова ваша жалоба, господин Пирс?

– Я здесь со своей дочерью Салли, ваша честь. Она хочет выдвинуть два обвинения.

Я снова замедляю шаг. Останавливаюсь. Поворачиваюсь.

Эфраим снова ругается, на этот раз вслух.

– Мисс Пирс, каковы ваши обвинения? – спрашивает Норт.

Голос у Салли дрожит, и ей приходится прокашляться, чтобы суметь выговорить то, что она собирается сказать.

– Я выдвигаю обвинение в распутстве, ваша честь.

Теперь Эфраим совсем рядом; он крепко ухватил меня за платье со спины и шепчет мне на ухо: «Не надо».

Нет, нет, пожалуйста, только не это, думаю я.

Я привстаю на цыпочки, чтобы поверх толпы разглядеть Салли. Девушка смотрит в пол, она вся красная от стыда, губы сжаты.

Уильям Пирс стоит возле дочери, приобняв ее, и я вижу, как он пальцами сжимает маленькую мышцу во впадине между ее плечом и шеей.

– Против кого вы выдвигаете эти обвинения?

– Против моей хозяйки, мистрис Ребекки Фостер.

Я уже десять лет даю показания в этом зале в последнюю пятницу каждого месяца. Но еще никогда за все это время не было двух настолько скандальных историй, и уж точно не в один день. Граждане Хэллоуэлла будут обсасывать сегодняшние новости еще много лет.

Уильям Пирс встает перед дочерью.

– Сегодня утром я велел Салли уволиться, ваша честь, потому что мне стало известно, что мистрис Фостер беременна не от своего мужа. Салли слышала вчера, как она сама это признала! Я считаю, что оставаться на службе у Фостеров будет пятном на ее репутации.

– Ах эта волоокая маленькая предательница, – зло шепчу я.

Эфраим держит меня за талию, не давая броситься вперед.

– Ребекки-то здесь нет, и она не может защититься.

– Мы уходим, – говорит Эфраим тоном, не терпящим возражений. – Прямо сейчас.

– Мистер Сьюалл, отметьте в протоколе, что мистрис Ребекку Фостер, жену преподобного Айзека Фостера, официально обвинили в постыдном и безнравственном грехе распутства.

Пока Генри Сьюалл записывает это обвинение, Норт наклоняется, опершись локтями о стол.

– Какое ваше второе обвинение, мисс Пирс?

Она в ужасе, это очень хорошо заметно.

– Убийство.

На этот раз все молчат; слышно, как Салли шаркает ногами по каменным плитам пола, когда отец подталкивает ее ближе к столу.

– Кроме заявления, что она беременна, я также слышала от мистрис Фостер утверждение, что ее муж убил Джошуа Бёрджеса.

Вот теперь все ахают от удивления и начинают перешептываться.

Доктор Пейдж делает шаг назад. Раздраженно смотрит на нее. Я вижу, что он пытается найти способ объяснить такую ошибку в своих выводах.

– Нет! – Я сама удивляюсь звуку собственного голоса. Как и все окружающие – вся таверна затихает и поворачивается ко мне. – Ребекка сказала совсем не это.

– Мистрис Баллард! – рычит Норт. – Я…

– Салли слышала наш разговор потому, что подслушивала за дверью, когда я вчера была в доме пастора. Вы слышите? Я. Там. Была. Ну же, спросите ее.

Никто ничего не спрашивает. И Салли, и ее отец молчат, хотя глаза девушки наполняются слезами испуга. Салли явно не хотела этого делать, но дело сделано. И мне ее не жаль.

Норт подается вперед.

– Мистрис Баллард, я не потерплю подобных выходок у себя в суде.

Я не обращаю на него внимания.

– На самом деле Ребекка сказала, что надеется, что это Айзек его убил. И разве кто-то из вас может ее винить? – Я обвожу взглядом таверну, потом делаю шаг вперед и обращаю гневный взгляд на Норта. – Разве вы можете ее винить?

Он в бешенстве грохает судейским молотком по столу.

– Это непристойное вмешательство в работу суда!

– Нет. Это непристойное извращение правосудия.

Бах! Еще удар.

– Ребекки здесь нет, и она не может защитить себя от этих обвинений.