— Ты сейчас куда курс держишь?

— Посмотреть, как выглядит бухенвальдская весна. Представь, ни разу не видел.

— Бухенвальдскую весну мы еще не так скоро увидим, — суровеет Сергей.

— Пойдем со мной, увидишь. — «Мне же все равно нужен попутчик», — думаю я.

— Ах, да! — вспоминает о чем-то Сергей.

— Ты чего?

— Так, ничего. Пойдем погуляем. Посмотрим бухенвальдскую весну.

На часах брамы, видных со всех улиц лагеря, без десяти одиннадцать. Беру Сергея под руку и веду в нужную улицу. Среди разноплеменной группы людей вижу подполковника Смирнова. Он замечает нас и кивает нам головой, Сергей тянет меня к нему, но я удерживаю его руку.

— Идем, Сергей. Сейчас к нему нельзя.

Через толпы людей на ближайших перекрестках замечаю группы разговаривающих. Мои. Где-то впереди маячит серая кубанка Данилы. Неожиданно догоняет Иван Иванович, и идем втроем.

— Волнуешься? — спрашивает подполковник.

— Нет. Радуюсь. Уверен в своих. — Но радость оказалась преждевременной.

Подходим к первой группе, и я замечаю, как Иван Иванович, скосив глаза, считает людей. Но они! Они вынимают из карманов руки и застывают в стойке «смирно». Чувствую, как к лицу приливает кровь. Вторая группа — то же самое, и так по всей улице.

— Это что такое? — тихо спрашивает подполковник. — Тебе здесь что, парад? Да как ты мог до этого додуматься? И это конспирация?!

— Виноват! Сам не понимаю. Идите отдельно от меня, — и уже один, с опущенной головой бреду по остальным улицам, и везде мои люди принимают стойку «смирно». Перестарался мой помощник. Хоть народ и надежный, но все равно это провал.

Вечером я и краснел, и бледнел, когда в укромном месте меня пробирали сразу трое: Смирнов, Котов и Кюнг. Решили меня и Данилу отправить в какой-нибудь из филиалов Бухенвальда как расконспирированных.

— Ты пыток боишься? — вдруг спрашивает Иван Иванович.

— Боюсь, — сознаюсь я. — Я уже это испытывал. Но что бы то ни было — не выдам.

— А Данила? — спрашивает Николай.

— Ручаюсь.

— Ну, как решим? — спрашивает остальных Иван Иванович, и я замечаю, что его глаза уже не суровые, что в них прыгают какие-то лукавые искорки, а к вискам разбегаются добрые-добрые, отцовские морщинки.

— Ну надо же отчубучить такую штуку, — и вдруг, ударив себя рукой по колену, заразительно смеется. — Ах, паршивцы! Ах, стервецы! — и сразу посерьезнев, присущим ему жестом, поднимает палец. — А все же… молодцы! Сила!

Только вечером, после отбоя, зазываю Данилу в умывальник и обрушиваю на его голову все громы и молнии небесные.

— Та хиба ж воны на вас равнялись? То ж я снимал кубанку, як вы подходили, а старшие подавали знак своим. Народу-то и туда и сюда проходило — туча. Хлопцы и зараз не знают, что к чему. Надо — значит надо.

Данила знает, что ко мне ходит много людей не для пустых разговоров, не ради «толковищ». Он с присущей ему деликатностью всегда под каким-нибудь предлогом уходит из штубы, чтобы дать нам возможность поговорить наедине. Пока, у меня находится кто-нибудь из посторонних, Данила ведет наблюдение за подходами к блоку и, если замечает опасность в образе какого-нибудь эсэсовца, приближающегося к блоку, сейчас же сообщает мне. Остальные штубендинсты, больные и прочий люд, остающийся в течение дня по каким-либо причинам на блоке, в основном входят в состав боевых групп, и если не знают точно, то в какой-то мере догадываются о моей роли на блоке. При всех мерах предосторожности все же не всегда удается скрыть свои разговоры с их непосредственными командирами. Прошлая слава беглеца и моя настоящая, непонятная, а потому таинственная роль поднимают мой авторитет и воспитывают какое-то трогательное доверие ко мне. Эта атмосфера взаимного понимания и сплоченности на блоке чувствовалась и ценилась руководителями подпольной организации, и, может быть, поэтому, соблюдая все меры предосторожности, ко мне иногда заходили Смирнов, Кюнг, Пайковский, Бердников и другие товарищи. Верили, что не одна пара надежных глаз оберегает нашу на первый взгляд безобидную встречу.

По поручению подполковника Смирнова часто даю задания своим командирам по разработке теоретических материалов. То восстановить по памяти какую-либо главу Боевого устава пехоты, то разработать меры противотанковой обороны, то способы ведения партизанской войны в густонаселенных районах. Все эти материалы передаются с одного флигеля на другой, и тщательно изучаются в каждой группе.

Со слов Смирнова я уже знаю, что наша работа по формированию боевых групп — это не просто «на всякий случай», это часть большого, тщательно разработанного плана, плана вооруженного восстания, а мой 44-й блок, как самый крупный из русских блоков, должен представлять собой ударный батальон прорыва.

Иван Иванович рассказывает мне, что разработано несколько вариантов восстания в расчете на различные возможные обстоятельства. Через нелегальные связи немецких коммунистов с внешним миром было известно о глубоком недовольстве и брожении среди немецких рабочих в Тюрингии. Более того, бухенвальдские коммунисты-тельмановцы и из-за колючей проволоки лагеря умудряются руководить этими настроениями, призывая народ к вооруженному восстанию. Следовательно, и русским отрядам приходится подготавливать себя на этот случай. Кроме того, не исключена возможность высадки воздушного десанта в районе лагеря и, наконец, приближение фронта с востока или запада.

— Все это, конечно, на всякий случай, но нам нужно быть готовыми и к этому, — говорил Иван Иванович, — а основная наша задача — не ждать обстоятельств, а самим подготовлять их.

— Но как? С чего начинать?

— А вот так. Ты со своими орлами займись-ка изучением района ревира. Оттуда через лесок и до эсэсовских казарм недалеко.

— Плохо, что мы не знаем местности по ту сторону проволоки, — сожалею я.

— Не беспокойся. Уже частично знаем. Будем знать еще лучше. Над этим вопросом работает специальная разведгруппа. Хорошо работает. Уже умудрились всунуть своих надежных людей и в казармы, и в эсэсовскую кухню, чернорабочими и уборщиками, разумеется, но народ грамотный и немецким владеет.

— Эх! Хоть немножко бы оружия на первый случай. Хотя бы, чтоб вышки обезвредить.

— Будет и оружие. Уже есть частично. Но это тебя пока не касается. Сейчас тебе предстоит разработать несколько вариантов штурма проволоки в районе ревира, блокирование и захват двух вышек и выход в район казарм СС. Вот это твоя задача на первое время. Действуй!

И я стал действовать. Через короткое время при помощи командиров рот мне удалось составить точный план своего участка прорыва. Не только все строения, сооружения и рельеф, но даже все расстояния и размеры были нанесены на этот план с большой точностью. За ротами закрепляются части этого участка, и территорию ревира начинают осаждать шныряющие повсюду группы людей, ничуть не больные и не имеющие никакого отношения к работе госпиталя. До каждого взвода, до каждого будущего бойца доведен определенный маршрут движения на случай штурма, и я с удовлетворением наблюдаю, как каждый человек использует любой удобный случай, чтобы изучить свой путь к свободе или свой последний путь. Каждый бугорок, каждая впадинка, канава или угол здания учтены и прощупаны определенными людьми. Из докладов командиров рот мне известно, что уже по собственной инициативе люди начали «вооружаться». Большим спросом вдруг стала пользоваться изоляционная трубка, и электрики, воруя ее на производстве, выменивают на нее хлеб, баланду или курево, не подозревая, что эта трубка натягивается на ручки обычных кусачек или ножниц для резки проволоки под электрическим током. Из рабочих команд с большим риском проносят в лагерь топоры, кирки, ломики и прячут в укромных местах.

— Ты знаешь тракторный каток для асфальтирования? Тот, что стоит около 46-го блока? — спрашивает меня ночью Федор Богомолов, штубендинст флигеля «Д», командир одной из моих рот.