— Ну, знаю. Это же развалина какая-то, металлолом.
— Ну так вот этот «металлолом» уже на ходу. Двое моих ребят около месяца над ним вечерами трудятся. Думаем использовать как таран для прорыва проволоки.
— Федя, ты и не подозреваешь, какой ты гений! Ты мне подал блестящую мысль, — говорю я и в течение двух — трех дней уточняю, сколько на нашем блоке шоферов и танкистов. Оказывается, порядочно, и при следующей встрече со Смирновым я предлагаю:
— А что, Иван Иванович, если нам создать мехроту? Собрать ко мне на сорок четвертый всех надежных шоферов и танкистов, а у меня для них уже командир есть. Геннадий Щелоков. Все марки автомашин и танков знает. И своих, и вражеских. Подучит ребят — может, пригодится?
— Постой, постой… А ведь это мысль! — и Иван Иванович многозначительно поднимает указательный палец, а через несколько дней за одним из столов на флигеле «С» разгорелся «профессиональный» спор. Радиаторы, карбюраторы, трамблеры и прочие специфические термины вскоре вошли в быт флигеля и никому не казались странными.
— Опять шоферюги загоношили, — говорил кто-нибудь из ребят.
— Ну и правильно. Не забывать же, чего знал, может, еще в будущем пригодится.
Неожиданно бурную деятельность развернул «Москва». По его просьбе с помощью Николая Кюнга мне удалось перевести на 44-й блок несколько его дружков, за которых он ручался «как за самого себя», по его же просьбе помог некоторым из этой «теплой компании» устроиться на завод «Густлов Верке», и результат превзошел мои ожидания.
— Валентин, Валентин! Да проснись же! — среди ночи будит меня «Москва», зайдя в штубу. — Разговор есть серьезный.
— Что за срочность у тебя? Давай, выкладывай.
— Выкладывать? — как-то многозначительно и лукаво улыбается «Москва».
— Думаю, что ты меня разбудил не для того, чтобы пожелать спокойной ночи?
— Хорошо, выкладываю, — и из-под нательной рубахи, откуда-то из-под левой руки, он кладет мне на грудь тяжелый сверток, обмотанный тряпкой. — Только осторожно, развертывай под одеялом, — предупреждает «Москва» и опасливо оглядывается на пустое помещение столовой с затемненным светом.
Уже по форме свертка чувствую, что это такое, и сердце начинает учащенно биться. И страх, и восторг одновременно теснятся в сознании. Торопливо развертываю тряпку, и у меня в руках оказывается нагретый теплом тела бельгийский браунинг. Привычно вынимаю обойму — полная. Не верится, что в руках оружие. Настоящее, долгожданное оружие! Это здесь, в Бухенвальде!
— Ты с ума сошел? Где ты взял?
— Молчи, Валентин. Все в порядке и точка.
— Я тебя спрашиваю, где ты взял?
— Не могу сказать. Это не мой секрет. Это секрет мастера.
— Я тебе покажу секрет мастера. Где ты взял? Это что, провокация? — я начинаю злиться, но тут же умолкаю, потому что из спальни кто-то идет в уборную, осторожно шаркая деревянными колодками.
— Ложись рядом, чтобы тебя не видели у меня среди ночи, — и «Москва» ныряет ко мне под одеяло.
— Да ты не бойся, Валентин. Все чисто сработано.
— Ты что, хочешь всех поставить под удар? Говори, где взял?
— Ну я же говорю, что все сделано толково. Эту дудку увели у одного цивильного[24] мастера на заводе. Он сам будет молчать, как рыба, о своей пропаже. Ведь если узнают, где он потерял этот шпалер, ему прямая дорога сюда же к нам.
У меня немного отлегло от души. Доводы «Москвы», пожалуй, разумны.
— А кто знает об этом?
— Никто. То есть я и еще один парень, который увел.
— А мастер его не может заподозрить?
— Да нет же, он из другого цеха, случайно там оказался.
— Ну, смотри, «Москва», чтобы это было в последний раз.
— Да как же так? А мы как же? С голыми руками, что ли?
— Об этом не твоя забота. Об этом думают другие люди, они беспокоятся об этом. А то если каждый из нас займется, кто чем захочет, то черт знает что получится.
— Другие люди, — задумчиво тянет «Москва», — это как раз бы мне нужно поручить с моей братвой. У нас это лучше получится. Вот ты посмотри, — «Москва» срывается с моей койки и сейчас же возвращается с большим котелком в одной руке и с деревянной колодкой в другой.
— Вот если сюда налить немного баланды, то черта можно пронести, — и он с гордостью показывает мне свой котелок. Действительно, придумано остроумно. В котелок вставляется металлическая посудина, занимающая всего четвертую часть его объема, причем искусно загнутые и подогнанные края точно совпадают с краями котелка. Если чего-либо налить, то создается впечатление, что котелок полон, тогда как под фальшивым дном остается много пустого места.
— Да, котелок у тебя толковый! Прямо надо сказать, котелок у тебя варит, — говорю я. — А колодки зачем притащил?
— А вот смотри, — и «Москва» показывает мне колодки с аккуратно выдолбленными внутри вместительными; углублениями, — тут тоже можно кое-что пронести через браму.
— А ты что, собственно, собираешься проносить через браму?
— Как что? Оружие, конечно. По винтику, по пружинке, по детальке. Эх, не хотел тебе говорить прежде времени, но мы уже кое-что принесли. Только не полностью.
— Как принесли? Что принесли? Где вы все это прячете?
— Пока храним в старом подвале под прачечной. Там стенка разобрана, ну вот мы и оборудовали местечко. Уже на две винтовки и на полтора автомата принесли почти полностью. Вот только с крупными деталями туговато. На днях фурколонна[25] будет возить щебень для ремонта дорог внутри лагеря, там двое моих ребят, вот они и перебросят через браму приклады и стволы. Они уже приготовили, только взять.
От неожиданности я не нашелся, что ответить этому бывшему вору, но в голову пришли слова Ивана Ивановича Смирнова, предупреждавшего, что можно ожидать больших неприятностей, если связаться с этой бесшабашной компанией.
— Ты понимаешь, Валентин, патроны тоже можно доставать, только нужно забросить несколько человек в пристрелочные цеха, — горячо шепчет «Москва» мне на ухо.
— Ладно. Иди спать. Что-нибудь придумаем. А сейчас спать хочу. Иди спи, — но весь остаток ночи спать мне уже не хотелось.
Мысли, какие только мысли не толпились в голове. Значит, даже здесь, в самом логове зверя, ничто не может подавить волю человека к свободе. Даже те, кого считали самыми ненадежными из наших людей, с громадным риском для жизни, под угрозой страшных мучений беззаветно идут на все, чтобы обеспечить успех общего дела. Нет ничего невозможного для наших советских людей.
— Валентин, ты немецкое оружие хорошо знаешь? — спросил меня Иван Иванович при очередной встрече.
— Хорошо — не хорошо, но знаю. А что?
— Ну, а какое немецкое оружие ты знаешь?
— Пистолеты знаю, пожалуй, всех систем; приходилось пользоваться. Ну, винтовку знаю, гранаты. Вот пулеметом немецким не пользовался, но думаю, что сумею разобраться, ведь я пулеметчик.
— Ну вот и хорошо. Тогда пойдем со мной. Только организуй охрану из надежных ребят, — и вечером, незадолго до отбоя, мы направились в малый лагерь. Несмотря на сгущающуюся темноту, я сразу замечал своих ребят, идущих впереди, плетущихся сзади или разговаривающих где-то в стороне. Охрана на месте.
Возвратился я как раз в тот момент, когда репродукторы прохрипели команду отбоя, а по темным улицам Бухенвальда мелким горохом рассыпались свистки лагершутцев. В моей штубе сидел Николай Кюнг и немец с красным винкелем — лагершутц.
— Где ты был так долго? В общем, у крайнего левого окна спальни на твоем флигеле «С» все время должен дежурить надежный человек. Лучше из коммунистов. Две вспышки фонарика с угла 15-го блока — и ты сейчас же весь «груз» передаешь через окно умывальника с первого этажа. Там будет ждать наш человек. За внешнюю охрану твоего блока не беспокойся, это мы обеспечим, но чтобы здесь, внутри… чтобы ни один лишний человек. Ты меня понял?
