— А что этого Мюллера, разве нельзя как-нибудь того… убрать?

— Что ты, конечно, нельзя. Еще бывший комендант Карл Кох официально предупредил весь лагерь, что в случае смерти Мюллера будет уничтожен каждый десятый. Для этих выродков специальные условия созданы, они и пищу получают с эсэсовской кухни, и вино им выдается, и даже женщин привозят из специальных заведений. Да и не имеет смысла рисковать. Уберешь одну гадину, на его место еще десять найдется.

— Черт-те что! Прямо технология какая-то разработана, как на хорошей фабрике.

— Ну, если учесть все способы уничтожения в Бухенвальде, то это уже будет, пожалуй, не фабрика, а целый комбинат. Комбинат смерти. А ты о «хитром домике» слыхал что-нибудь?

— Немного слышал. Знаю, что там уничтожают людей каким-то особым таинственным способом.

— Вот то-то же, что таинственным. Теперь это уже не составляет тайны. Хитрость «хитрого домика» уже рассекречена, но это ничуть не мешает им пользоваться этой «технологией», как ты говоришь.

— Расскажи, Сергей Семенович, — прошу я.

— Ты сам-то этот домик видел?

— Видел, конечно. Я же первое время в штайнбрухе работал, приходилось проходить невдалеке. Ничего особенного, на обычную конюшню похож.

— Правильно. Это и была конюшня, где Ильза Кох верховых лошадей держала. На это и рассчитывают эсэсовцы, когда ведут туда очередную группу людей, подлежащих уничтожению. Попадая в первое помещение, люди думают, что их привели на медицинский осмотр. Кругом чистота, на стенах медицинские плакаты, встречают люди в белых халатах, только несколько орущих во всю мощь репродукторов могут показаться странными. Люди спокойно раздеваются, связывают свою одежду для дезинфекции и по очереди подходят к столу «врача». Человек в белом халате расспрашивает о состоянии здоровья, заполняет карточку, ослушивает, потом по одному через узкий коридор пропускает в следующее помещение. Из противоположных углов полутемного большого помещения в глаза вошедшего бьет свет прожекторов. Ничего не подозревающего человека ставят на обычные медицинские весы, записывают вес, потом подводят к обычному, на первый взгляд, измерителю роста, ставят вплотную к рейке, и как только подвижная планка касается головы, негромкий выстрел в затылок — и человека не стало. Оказывается, в подвижную планку этого ростомера сзади вмонтирован пистолет. Ты представляешь: репродукторы гремят, почти не слышный выстрел точно в затылок — и труп через люк падает на подготовленную вагонетку на рельсах. Наполненные вагонетки транспортируются в крематорий. В общем, на человека требуется всего одна минута. Минута — труп. Еще минута — еще труп… Входит группа людей, а через некоторое время аккуратно связанная одежда вывозится на склад. Ни шума, ни крика, ни сопротивления. Вот это технология.

— Интересно, а откуда стало известно, как там все происходит?

— Совершенно случайно. Оказывается, команда уголовников, которая оборудовала этот «хитрый домик», тоже полностью уничтожена, только не там, а в крематории. Одному из них удалось в течение двух дней скрываться в лагере, вот от него все стало известно, а последующим наблюдением подтвердилось.

— Мне рассказывали, что и в ревире очень многих уничтожают впрыскиванием разных ядов.

— Да, там Житлявский свирепствует. Но на 46-м блоке еще больше гибнет нашего брата.

— В общем, и медицину используют На свой лад. А он давно организован, институт-то этот?

— Говорят, еще в 1941 году сам Гиммлер распорядился организовать в Бухенвальде этот самый «гигиенический институт». Сразу же приехал доктор СС Шулле. Он в основном специализировался на изготовлении сыпнотифозной сыворотки. Специально заражал людей сыпным тифом. Большинство, конечно, умирало, а кто выздоравливал, у тех брали кровь без всякой нормы для этой самой противосыпнотифозной сыворотки, и они тоже умирали. Я не знаю, как оно там у них делается. Потом приспособились испытывать на живых людях и другие вновь изобретенные лекарства, благо материала для экспериментов оказалось сколько угодно. Ни кроликов, ни лягушек, ни морских свинок для опытов не нужно, да и опыты прямо на живых людях особенно ценными считаются.

Рассказывают, приезжал как-то один штурмбанфюрер СС доктор Морген, так тот отобрал группу советских офицеров поздоровей и дал им очень большие дозы люминала и атропина. Долго мучились люди в судорогах и конвульсиях, но закаленные молодые организмы выдержали, и этот доктор Морген застал их на второй день живыми, что, наверное, не входило в его планы. Говорят, страшно психовал, удивляясь стойкости организма русских людей, а вечером их всех повесили. А еще позже эти необыкновенные врачи с задатками палачей совсем обнаглели и стали разные хирургические опыты выдумывать, поэтому и госпиталь в Бухенвальде сравнительно хороший оборудовали в помощь этому институту. На блоке № 2 специальная патологическая лаборатория оборудована, где заспиртовывают разные человеческие внутренности и продают медицинским учебным заведениям для учебных целей.

— Просто дикость какая-то!

— Дикость? Да тут и кроме этого дикости сколько угодно. А ты знаешь, что у коменданта я у его помощников на письменных приборах вместо украшения стоят засушенные головы арестантов? Откуда-то раскопали этот способ засушивания человеческой головы, причем голова достигает размеров кулака, сохраняет все черты лица и не портятся. Они называют это «способом пиратов южных морей», а фактически этим способом когда-то пользовалось одно из южноамериканских племен дикарей-людоедов. В общем, рецепт людоедов попал по назначению. А ты знаешь, что Мартин Зоммер, ложась спать, вешает в своей комнате человека на вывернутых руках или привязывает к потолку за одну ногу? Нет? Не знаешь? Не знаешь, что ради развлечения эсэсовцы иногда вставляют заключенному, как клизму, пожарный шланг и пускают воду с напором в полторы атмосферы? Не знаешь, какие специальные камеры пыток оборудованы в бункере у того же Зоммера? Не знаешь. Так вот знай и запоминай. Тот, кто выйдет отсюда живым, должен рассказать обо всем людям, чтобы они всегда помнили, что такое фашизм.

Взрослый, суровый, видимо, немало испытавший на своем веку человек плакал. Вздрагивали широкие костлявые плечи, обтянутые полосатой курткой, вздрагивала крупная седоватая голова, зажатая ладонями больших рабочих рук, судорожно вздрагивала худая загорелая шея, иссеченная глубокими морщинами. Уткнув лицо в бумажную подушку и не обращая внимания на наши уговоры, человек плакал. Есть что-то жуткое и немного стыдное в слезах сильного, большого мужчины, и поэтому мы с Николаем Кюнгом, оказавшиеся на этом блоке, чувствуем себя как-то странно, как будто бы мы виновники этого безысходного горя.

— Да что с ним? Может, его избили? — спрашивает Николай Кюнг.

— Сам не пойму. Как пришел с работы, сразу лег, не ест и вот… плачет, — отвечает штубендинст Митя, недоуменно разводя руками. — Побоев вроде не заметно, да это и не такой человек, чтобы от побоев плакать.

Николай явно озадачен.

— Без причины не плачут. А ну, встань! — вдруг властно приказал Николай, и человек медленно поднялся и сел на койке, пытаясь вытереть лицо мокрыми от слез руками.

— Ну чего ты сырость разводишь? Что с тобой случилось?

— Оставьте меня, ребята, ничего со мной не случилось. Тяжело мне очень, — отвечает он сдавленным голосом.

— А кому не тяжело? Кому легко? Если все распустят слезы, что из этого получится? Реками польются слезы с горы Эттерсберг. Ты где работаешь-то?

Человек выпивает поданную кем-то кружку воды, вытирает полотенцем лицо и уже спокойнее, слегка икая от непрошеных слез, отвечает:

— Ну в шнейдерае работаю, в портновской мастерской.

— Так это же легкая команда по сравнению с другими! Сидишь в помещении, в тепле целый день, — удивляется Митя.