Ну тут он уже и сказал мне громким голосом по-английски — можешь на них воздействовать, как тогда в Тринидаде? Я подумал секунду и ответил, что постараюсь, но результат не гарантирую. А оба охранника тем временем вертели головой и пытались вникнуть в суть наших переговоров, но видимо, не сумели. А я вызвал это самое внутреннее чувство, кое дремало у меня на дне подсознания с тринидадовских времен…

Через минуту мы все вместе уже маршировали по коридору, который заканчивался третьей решеткой, а возле нее маячил еще один охранник.

— Передай им, чтоб сказали — меня ведут в центральную контору на допрос, — выдал я ценное указание Пабло, сам-то я на испанском эту фразу вряд ли вымучил бы.

Он передал, охранники слово в слово оттранслировали его на этом последнем посту, и вот путь на свободу открыт. Пабло что-то сказал этим двух сопровождающим нас лицам, и они послушно развернулись на 180 градусов, а мы завернули за угол, где стоял старенький Форд-пикап.

— Переодевайся, — бросил мне пакет Пабло, я же успел примерить на себя полосатую тюремную робу.

Я не заставил себя ждать, быстро скинул все полосатое и надел старенькие джинсы и какую-то рубашку. А потом задал вопрос, который жег меня все последнее время:

— Что все это значит, Пабло?

— Товарищи по партии поручили мне решить твой вопрос, — скупо пояснил он ситуацию, — садись и погнали — возможно, они скоро очухаются…

Ниточки с иголочками

Этот тайный канал в телевизоре Электроника наотрез отказался транслировать что-либо, кроме серого шума, поэтому я поставил чайник на плиту, заварил индийский чай со слоником и сел поразмышлять о делах своих насущных. Да, второе я решил не привлекать к этим процессам, все равно толку с него, как с козла молока.

Итак, что же мы имеем в сухом остатке, дорогой Петя Балашов… да собственно ничего плохого мы не имеем — из больших… да что там больших, огроменных плюсов у нас квартира в элитном доме, высокое положение в обществе, вхожесть к первому лицу государства, востребованность у общества в моих услугах и еще что-то… да, автомобиль типа Волга желтого цвета. Минус, собственно, один, но серьезный — неведомый недуг, диагностиро-ванный товарищем Джуной.

Стой, сказал я себе, а кто сказал, что Джуна не может ошибаться? Никто не говорил, мало того, она могла и преднамеренно слить мне лютую дезинформацию. Зачем? Да кто там поймет душу женщины, тем более такой непростой — взяла вот и напугала меня несуществующей проблемой. А это значит что? Правильно — необходимо подтвердить или опровергнуть ее слова с помощью второго независимого источника… а еще лучше, чтоб было два таких источника. Значит надо идти сдаваться врачам… лучше знакомым… лучше в клинику на Мичуринском.

Не стал откладывать дело в долгий ящик и набрал оставшийся в записной книжке номер Антона Павловича Молотова… ну то есть Симонова конечно, Молотовым я его условно окрестил из-за внешнего сходства с бывшим министром иностранных дел. Как ни странно, но трубку он поднял почти сразу же, на втором гудке.

— Это Петя такой, — сказал я ему, — Балашов.

— Привет, Петя, — рассеянно отвечал он, — слышал, что ты высоко поднялся там.

— Ну так, — не стал я подтверждать избитые факты, — где-то на уровень Уральских гор, до Пика Коммунизма мне еще далеко.

— Слушаю тебя, Петя.

— У меня небольшая проблема образовалась, — сообщил я, — по медицинской части.

— А что, сам-то ты себя вылечить не в состоянии? — удивился Молотов, — хорошо помню, как ты с той бластомой разобрался, до сих пор перед глазами стоит. Как она, кстати, носительница этой бластомы?

— Все хорошо у нее, — со вздохом ответил я, — пошла рецессия. Чего про меня никак не скажешь — как там в народной поговорке… сапожник ходит без сапог, а электрик сидит без света.

— Я понял, — судя по звуку Молотов на той стороне пожевал губы, — подъезжай… да прямо сейчас можно — все сделаем в лучшем виде. Тебе врач какого профиля-то нужен?

Назвал профиль, он подтвердил возможность осмотра, сказал, кого вызвать с проходной, и я недолго думая сорвался с места на своей уже обжитой Волге ГАЗ-31. Как одолел расстояние до Мичуринского проспекта, даже не заметил. Меня там встретил сумрачный товарищ в белом халате и шапочке и провел на третий этаж.

— Тэээк, — сказал товарищ Молотов, увидев меня входящим в лабораторию, — что там Гиппократ говорил, напомнить?

— Врачу — исцелися сам, — вылетело из меня на автомате. — Но этот афоризм сейчас не работает… точнее работает, но в ненужную сторону.

— А это как? — заинтересовался он.

— Определяет, что у меня что-то не в порядке, а что именно, говорить отказывается, — пояснил я.

— Это бывает, — заметил Молотов, и в эту минуту дверь открылась и в лабораторию вошел товарищ Чазов.

— О, кто к нам пожаловал, — весело обратился он ко мне, — товарищ Балашов собственной персоной.

— Так точно, товарищ директор. — бодро ответил я, — поживешь с вами — научишься есть всякую гадость, как говорил товарищ Карлсон.

— Что случилось? — перешел он к делу.

— Был недавно в гостях у Джуны, — решил я расколоться до конца, — и сдуру попросил ее продиагностировать себя…

— И она нашла у тебя неизлечимый дефект, — продолжил эту мысль за меня Чазов. — Причем срок оставшейся жизни отмерила в 3 месяца, так?

— 6 месяцев, — уточнил я, — а в остальном все верно. Откуда знаете?

— Имел дело с Евгенией Ювашевной ранее, — рассеянно ответил он.

— Евгенией? — не понял я, — она вроде представляется как Джуна.

— Это творческий псевдоним, а по паспорту она Женя. Любит она народ пугать своими пугалками… так что там, говоришь, она у тебя обнаружила?

Я подробно пересказал все, что мне напророчила Джуна, после чего Чазов махнул рукой и сказал Молотову:

— Как обычно, по схеме номер два, — и вышел обратно в коридор.

— А что, — тут же поинтересовался я, — еще есть схемы номер один и три?

— Есть, Петя, — ответил Молотов, ласково глядя мне в глаза, — но вторая надежнее. Закрой глаза и расслабься, я тебе наркоз вколю.

Очнулся я оттого, что меня трясли за плечо…

— Уже все? — спросил я, пытаясь подняться с лежанки.

— Лежи-лежи пока, — осадил меня Молотов, сдирая резиновые перчатки, — минут пять-десять тебе сложно будет ориентироваться в пространстве.

— Все понял, лежу и не отсвечиваю, — покорился я, — диагноз-то когда огласите?

— Вот сейчас встанешь, мы все вместе пойдем в кабинет к Евгению Ивановичу, там все и узнаешь.

Бывали когда-нибудь в ситуации, когда над тобой подвешен топор? На тоненькой ниточке? Да и не топор даже, они в массе своей тупые, а лезвие гильотины, которое остро наточенное и наискосок такое. Если не, то могу сообщить — приятного в этом мало. Не сказать, чтобы совсем ничего приятного. Но я как-то сумел сдержать себя в руках и не раскисать раньше назначенного времени. Встал на ноги я через положенные десять минут — в стороны, конечно, водило слегка, но в терпимых пределах.

— Голова не кружится? — заботливо спросил Молотов, я покачал головой слева направо, — ну тогда идем, тут недалеко.

Чазов оказался свободен и мы быстро переместились из приемной в его необъятных размеров кабинет. Чай-кофе по случаю экстраординарных обстоятельств организовывать тут не стали, а перешли сразу к делу.

— Огласите приговор, Вячеслав Михайлович, — сказал Чазов своему подчиненному, а тот сразу вытащил из кармана листочек А4, сложенный вчетверо.

— Если коротко, Евгений Иванович, — начал доклад он, — то ни одного признака, указанного Джуной Давиташвили, подтвердить не удалось. А если совсем коротко, то ты, Петр Петрович, здоров, как бык… как племенной.

— Правда? — у меня с души упал камень размером с валун Синь-камень, что в Переяславе-Залесском. — Ошибки быть не может?

— Даю полную гарантию, — подтвердил Молотов, — ну если, конечно, пуститься во все тяжкие, неумеренно употреблять алкоголь и препараты, расширяющие сознание, тогда всякое может случиться. Но на данный момент все у тебя, Петр Петрович, в норме. Есть один моментик… — сделал он паузу.