Но могла ли я обещать такое?

Следующие четыре дня показались бесконечностью.

В бескрайней пустыне мы были совсем одни: я, Фирузе и Ахмет. Пока последние занимались своими делами, я подолгу лежала в постели и смотрела в потолок. Без конца думала про Агату – точнее, Мираксес, – и вспоминала Дориана и Вивиан. Где они теперь? Увижу ли я их? Но самое главное – кто они?

Не зная, к кому обратиться, в один из дней, когда жара немного спала, я подошла к Фирузе, хлопотавшей в кустах, и спросила:

– Что вы знаете о хранителях?

Она удивлённо на меня посмотрела и замерла с куском земли в сжатой ладони. То, что Фирузе и Ахмет побаивались меня, я поняла по тому, как они сторонились и лишний раз не надоедали своим присутствием. За это я была крайне им благодарна, хоть и умирала от одиночества.

– О хранителях, которые служили богам.

– Вы говорите о жрецах, госпожа?

Бастет назвала их хранителями, но я не стала копать в суть того, почему формулировки отличались. Может быть, Фирузе говорила о ком-то другом, а может быть, людям было не положено знать всей правды. Но слово «жрецы» показалось мне знакомым.

Отряхнувшись от грязи, Фирузе отыскала взглядом Ахмета и кивнула ему головой. Старик выходил из дома с кухней и держал в руках кувшин с лимонадом.

– Пойдёмте, госпожа. Я покажу вам кое-что. – Женщина взяла с земли вязаную сумочку, достала из неё ключи и со странной улыбкой поманила меня за собой. У входа в мечеть она остановилась, чтобы поправить платок на голове. Я свой не снимала, опасаясь, что разлечусь на атомы под таким солнцепёком.

Мне показалось, что Фирузе сгорала от нетерпения, когда мы вошли в пустую мечеть и в молчании дошли до лестницы, ведущей вниз. Как и в остальных мечетях, в которых я была, внутри оказалось сдержанно и чисто. Несмотря на то что Фирузе и Ахмет верили в других богов, они с уважением поддерживали порядок в небольшой обители в самом сердце пустыни. Красный ковролин устилал пол. Куполообразные белые потолки не могли похвастаться роскошной росписью, но я всё равно засмотрелась, медленно и с трепетом вдыхая приятный аромат благовоний.

Взяв одну из свечей, Фирузе зажгла её и заранее приподняла над головой. Я с недоверием посмотрела на тёмную лестницу. Оттуда веяло зловещим холодом, но выбора, идти или не идти, не было.

– Храм Бастет разрушили во времена, когда на эти земли пришёл ислам, – говорила Фирузе, и каменные стены уносили её голос далеко вперёд, возвращаясь глухим эхом. – То, что вы сейчас увидите, госпожа, называется церемониальным залом. Это место было скрыто глубоко под землёй, поэтому его удалось спасти.

Фирузе попросила оставаться на месте, пока зажигала свечи.

– Чтобы случайно не поранились в темноте.

Обхватив себя руками, я следила за тем, как давно немолодая женщина частыми, но короткими, ввиду своего роста, шажками кружится в полутьме и прикладывает фитиль своей свечи к другим. Вскоре я начала различать очертания комнаты.

Фирузе причитала о былом величии этого места и извинялась за то, что не удалось сохранить его должным образом. Но она скромничала. Даже спустя столько лет после всех событий огромный зал внушал благоговение. Всё от потолка до пола – даже сетка паутины, которую я пока ещё не видела, но вскоре заметила и поёжилась, – хранило столько истории, что становилось жутко и одновременно трепетно. Каждый миллиметр помещения пропитался легендами, что передавались из поколения в поколение предками Фирузе. Церемониальный зал. Какая бы церемония здесь ни проводилась, лишь одна мысль о том, что это происходило тысячи лет назад, вызвала мурашки по телу.

– Те коридоры завалило землёй во время стройки мечети, – говорила она.

Вспыхнула последняя свеча в канделябре, прикреплённом к стене, и я ахнула, встретившись взглядом с парой изумрудов, помещённых в каменные глазницы статуи огромной чёрной кошки. Одно ухо величественной громадины откололось, как и кончик носа. Когда-то гладкая порода поцарапалась и сохранила былой блеск лишь в области шеи.

Кошка сидела в самом центре. У её лап стояла сотня расплавленных свечей. Фирузе подожгла немногие уцелевшие, осветив расписанный иероглифами пьедестал.

– «И вползут они на животах своих в царство тьмы, на страдания обречённые. И во рту останутся пеплом все могущественные империи…»[2]

– «И воздвигнется царство ночи, о котором столь долго пели мы», – окончила за меня Фирузе и согнулась пополам, чтобы провести рукой по выгравированной на древнем языке надписи. – Знание этих символов в моей семье передавалось из поколения в поколение. Легенда гласит, что под этой статуей путь в загробный мир.

От кошки исходила такая мощная тёмная энергия, что я без сомнений поверила в эту легенду. Многое из того, чему не верила Аника Ришар, оказалось правдой. Вымысла осталось слишком мало. К вечеру того дня, когда запылённая временем подноготная человеческой истории всплывёт на поверхность, люди не узнают собственные отражения. Ни одна наука не справится с последствиями таких открытий. Открытий, способных разрушить тонкую завесу между миром живых и мёртвых.

Могут начаться войны. Сотни, а может быть, тысячи религиозных войн. Миллионы людей обратятся в истинную веру, но останутся и преданные своим богам. А я, в свою очередь, не стану отрицать возможность их существования. Если древние египетские легенды отнюдь не беспочвенные сказочки, то сколько всего мы по-прежнему не знаем?

И воздвигнется царство вечной ночи…

– Смотрите сюда, госпожа, – поднеся свечу к дальней от статуи стене, позвала Фирузе.

Я подошла к ней и, прищурившись, вгляделась в символы, золотым тиснением переливавшиеся на чёрном камне.

– Жрецы богов, покровительствующие смертным. Они проводили жертвоприношения и замыкали цикл жизни человека. Тут написано, что Бастет даровала свои силы животным, дабы те помогали богам и людям. Многие жрецы когда-то были кошками.

Полгода назад я бы пришла в ужас от осознания, что Дориан и Вивиан действительно принадлежали к семейству кошачьих, но сейчас я не испытала ничего схожего. Аника Ришар догадывалась об этом, хоть и рьяно отрицала, лишь бы окончательно не тронуться умом.

– А это что? – Я подошла к другой стене и приложила кончики пальцев к изображению человека с волчьей головой. Все символы в зале были связаны между собой. Легенда о жрецах переходила сюда, но потом линия повествования расходилась в разные стороны.

– Анубис – великий бог загробного царства. После смерти душа человека попадает на его Суд, где решается, достоин ли смертный продолжения жизни в Иалу, или же его ждёт забвение.

– Поглотительница смерти? – Я вгляделась в надпись под изображением пугающе огромной собаки.

– Амат, чудовище, пожирающее сердца грешников, – с придыханием ответила Фирузе и положила руку на пока не сильно выпирающий живот.

– Вам с Ахметом нечего бояться, – ковыряя ногтем очертания странного животного, о котором упоминала Бастет, прошептала я. – Вы попадёте в Иалу, как и ваш будущий малыш.

Я вновь вспомнила об Александре Робинсе. Он ведь тоже верил во все эти легенды. Может быть, не совсем так, как хотелось бы Анубису и Бастет, но я надеялась, что его душа не сгинула в забвении, а отправилась в вечный рай.

– А это та самая легенда о войне Осириса и Сета, – продолжала Фирузе, не подозревая, чья дочь стоит перед ней. – Моя бабушка говорила, что здесь её оставила сама великая Бастет, когда явилась после постройки храма.

Я с трудом представляла красивейшую из ныне живущих и даже тех, что умудрились умереть, женщину с тесаком и приборами для наскальной живописи, но не стала говорить об этом Фирузе.

Кое-что о войне Осириса и Сета Аника Ришар, особо не слушая, всё же мельком узнала на школьных уроках. Кое-что на неосязаемом уровне я знала сама. Кое-что мне рассказывал Александр…