И снова факт, с которым мне сложно спорить.

Кто я такая, чтобы подставляться ради меня?

Я хороший педагог, да, но без высшей категории, без регалий. Я даже ни одного класса ещё здесь не выпустила.

На чашах весов сейчас слишком неравнозначный по весу груз. И я явно в проигрыше.

В носу колет и свербит, и я поспешно смахиваю из уголка глаза слезу. Не хватало ещё разрыдаться здесь…

– Значит, меня увольняете?

– Нет, что вы, Ася Владимировна. Я не хочу вас увольнять, но настоятельно рекомендую вам написать заявление по собственному, чтобы, когда все улеглось, а оно обязательно уляжется, я уверен, у вас не было проблем с трудоустройством.

– Александр Иванович, – предпринимаю я всё же робкую попытку восстановить справедливость. – Вы ведь понимаете, что это нечестно. Что это всё неправда…

Он лишь обречённо разводит руками, мол, что я могу сделать.

Он пытается меня утешить.

Закусив губу, улыбаюсь Александру Ивановичу, рассеянно киваю на его пламенную речь, но не понимаю ни грамма смысла.

В мозгах каша.

И остро чувствуется сейчас моя уязвимость со всех сторон. На мне нет брони, я безоружна и беззащитна.

Ах да, и безработна теперь.

Я больше не могу здесь оставаться. Хочу домой, хочу лечь и обнять Кирюшу, спрятаться в своём маленьком наивном мирке, где у меня есть только дочь, и этого достаточно для счастья.

Бросаюсь из кабинета прочь.

Александр Иванович говорит мне что-то вслед, но я уже не слышу.

Слёзы застигают глаза и я несусь по коридорам, кишащим учениками.

Плевать, что они подумают. Плевать, что подумают все люди в этом городе. Дамир может хоть в каждую дверь постучать и рассказать о моих грехах, вот только пускай не забывает и о своих. Мне тоже есть что ему припомнить!

Явился как карающая длань. Оклеветал. Навёл смуту!

Я забегаю в кабинет ровно на минуту – забрать пальто, сумку и Кирюхину курточку. У меня нет сейчас сил на то, чтобы собирать свои вещи и наводить порядок, займусь этим завтра.

У дверей библиотеки пытаюсь выровнять дыхание. Провожу пальцами под глазами, собирая потёкшую тушь. Натягиваю улыбку.

– Идём, Кирюш, нам пора.

– Пододи, мама. Я ещё занята своими девами.

– Некогда, милая. Идём.

На упирающуюся и недовольную Киру натягиваю куртку, шапку.

На улице Кирюша снова трещит без умолку, поёт песенки, а я иду чуть позади и тихо-тихо подвываю себе под нос, как раненое животное, потому что это всё унизительно, подло и… И снова грязно!

Резко останавливаюсь, каблуки вкапываются в землю.

Только сейчас смысл происходящего начинает доходить до меня в полной мере.

Увольнение – лишь первый выстрел.

Всё серьёзно. Это были не пустые угрозы, брошенные в порыве чувств. Не фарс. Не шутка.

Дамир перешёл от слов к действию.

Надавил на больное, на очевидное.

А что может быть очевидней, чем работа?

Кира…

Кира!

Подхватываю дочку на руки и мчу домой, моля небеса о том, чтобы дали мне ещё немного времени, чтобы снова скрыться от человека, который несёт только боль и разрушения.

Музыка долбит в уши. Адреналин вбрасывается в кровь так, что тело пульсирует на каждый быстрый удар сердца.

За домом, что я арендую, шикарный сосновый бор – тихий и прохладный в утреннее время. Самое то для пробежек.

Мне надо куда-то слить энергию, выпустить пар, иначе взорвусь к хренам собачьим!

Меня крошит от чувства, что Ася рядом. Крошит от этой иллюзорной её близости, будто я могу прямо сейчас пойти и забрать.

Всё куда сложней, да, но я не намерен отступать. Я уже пережил потерю однажды и не допущу повторения.

Это страшно – лишиться человека на долгих четыре года. Будто часть тебя оторвали и умертвили, но не выбросили, а оставили гнить внутри. И ты таскаешь эту кишащую опарышами тушу, а она уродлива и смердит, болит и ноет, заражая пустотой здоровую часть тебя.

Иногда в толпе я видел знакомый силуэт: тонкий, стройный, с длинными развевающимися волосами. И каждый раз, вцепляясь в плечо незнакомки, я на короткое мгновение оживал, а надежда выходила из комы. Гниющая туша восставала словно зомби.

Но каждый раз это оказывалась не Ася.

Очередная ошибка тараном выносила меня из реальности на пару долгих невменяемых недель.

За эти выходные я представил и прожил сотню версий нашего общего с Асей будущего, но все они мне кажутся ущербными, неправильными, словно смотрю я в них через разбитое зеркало.

Пускай она меня сейчас возненавидит за мои методы, но потом спасибо ещё скажет, потому что тот реал, который она сама себе создала – это хрень голимая! Жить в дыре, зарабатывать гроши, спать с упитком с завода – да, предел мечтаний!

Я лучше знаю, что ей нужно.

Пускай побуйствует.

Она рано или поздно поймёт, что я раскаялся. Да не случалось ни дня, чтобы я не проклинал себя за тот необдуманный поступок. Я бы всё сделал, чтобы это исправить, но вернуться в прошлое не могу. Значит, придётся поработать над настоящим. Как следует потрудиться над настоящим, чтобы получить шанс на будущее.

Выбегаю на тропинку к дому и сбавляю темп. Перехожу на шаг, чтобы привести дыхание в норму.

У ворот припаркована тачка Матвея – моего старого друга и незаменимого помощника.

Он выходит навстречу, морда опухшая – всю ночь гнал сюда, видимо.

Ася выбрала хорошее место, чтобы спрятаться. Я сосредоточил поиски на городах Сибири и Зауралья, думая, что она решила скрыться как можно дальше от меня. Знаю, у неё там где-то прабабушка жила, поэтому все возможные варианты давно проверены. А она все эти четыре года пряталась в десяти часах езды на машине.

Ловко.

– Давно ждёшь? – жму Моте руку потной ладонью.

– Только подъехал. Ну и глушь, – он вытирает свою руку о джинсы и качает головой. – Я раньше даже не знал о существовании этого города.

Мы проходим в дом.

Пока принимаю душ, Мотя на кухне пытается соорудить что-то типа завтрака.

Я надеюсь, он раскопал для меня что-нибудь интересное. Что-то, за что я действительно могу зацепиться, потому что пока все доступные мне манипуляции объективно неубедительны.

Работа? Ну и подумаешь, работа.

Вот если бы Кирилл оказался моим ребёнком, это другое дело. У Аси просто не осталось бы выбора.

Но Кирилл не мой, и…

И это мучительно, болезненно отзывается во мне.

У нас тоже мог быть сын, и меня всё ещё прошибает на эмоции. Они уже не такие острые – углы сгладились под натиском времени. Теперь только перманентное, тянущее чувство потери.

Я не забываю. В моём бумажнике до сих пор его снимок с третьего скрининга. Последний.

Выворачиваю вентиль холодной воды посильней, чтобы стряхнуть с себя осадок и вернуть мысли в нужное русло.

Так, окей, что дальше-то делать с Асиным пацаном?

Воспитывать.

Не бывает чужих детей, да?

Мне это хорошо знакомо.

Сам такой.

Когда мама мужика привела, мне было двенадцать, всё соображал уже и бесился первое время. Бунтовал против нового авторитета в доме.

Но Саша, как он тогда представился, в папы мне не набивался, жизни учить не пытался, по пустякам не дрочил. Был рассудительным и спокойным, но спокойствие это было таким внушительным, что я свои пацанские истерики быстро свернул, поняв, что они не достигают цели.

Он регулярно интересовался успехами в школе, но за тройки не ругал. В мою жизнь не лез.

А однажды, уже лет в пятнадцать, меня в подворотне поймали взрослые пацаны и одного в четыре рожи отпинали. Я пришёл домой со сломанным носом. Мать в слёзы… А Саша ничего не сказал – молча взял клюшку свою и ушёл. А потом, пару дней спустя, когда припухлость с носа спала и я смог нормально дышать, отвел меня на бокс.

На боксе меня научили за себя постоять, если дело дойдёт до драки.

Саша же учил, как с людьми общаться, чтобы до драки не доходило.