— Я мог бы играть только на тотализаторе один к одному, и ставить только наличные… — задумчиво сказал Хью. Видимо, мои слова его чересчур обнадежили. Зараза успела въесться слишком глубоко.

— Хью, — сказал я, — вы не будете против, если я дам вам один совет?

— Нет, что вы! Выкладывайте.

— Вы не знаете цены деньгам. Попробуйте понять, что это не просто цифры на бумаге, что есть разница между сытостью и голодом. Попробуйте как-нибудь уехать из дому только с деньгами на обед. Поставьте их на какую-нибудь лошадь и, когда проиграете, подумайте, стоит ли игра свеч.

— Да, я понимаю, что вы имеете в виду, — серьезно сказал Хью. — Но вдруг я все-таки выиграю?

Интересно, можно ли вообще исправить игрока, привыкшего к безответственности, будь он богачом; бедняком или наследным принцем «Глашатая». Я вернулся в Лондон, отправил кассету с Хью Вонли к прочим, хранившимся в отеле, поднялся к себе в номер и некоторое время тупо сидел, глядя в стену. Потом позвонил Холли. К телефону подошел Бобби.

— Как дела? — спросил я.

— Все по-прежнему. Холли лежит. Она тебе нужна?

— Да нет, я могу и с тобой поговорить.

— Я получил еще несколько чеков от владельцев. Почти все заплатили.

— Классно!

— Да что, это же капля в море! — голос у Бобби был усталый. — Попроси своего помощника снова обменять их на наличные, ладно?

— Ну конечно!

— Все равно мы в тупике.

— А из «Знамени» ничего не слышно? — спросил я. — Ни писем, ни денег?

— Ничего.

Я вздохнул про себя и сказал:

— Бобби, я хочу поговорить с твоим отцом.

— Без толку. Ты же видел, какой он был тогда. Он упрямый и скупой, и он нас ненавидит.

— Он ненавидит меня и Холли, — возразил я. — А не тебя.

— Не знаю, не знаю… — с горечью ответил он.

— Во вторник у меня нет скачек, — сказал я. — Уговори его приехать к тебе во вторник днем. Утром я буду тренировать лошадей у Уайкема.

— Это невозможно. Он сюда не приедет.

— Если ты ему скажешь, что он был прав, может и приехать. Если ты скажешь, что все Филдинги действительно твои враги и ты просишь помочь тебе навсегда избавиться от меня.

— Кит! — Бобби был вне себя от возмущения. — Я не могу этого сделать. Я же этого совсем не хочу!

— И, если сможешь себя заставить, скажи еще, что хочешь избавиться и от Холли тоже.

— Нет! Я не смогу… Я ведь так люблю ее! Он поймет, что я говорю не правду.

— Бобби, иначе он просто не приедет. Ты можешь предложить что-то лучшее? Я сам об этом думал несколько часов. Если ты сможешь заманить его к себе под другим предлогом, мы сделаем по-твоему.

Бобби помолчал.

— Он приедет ко мне только из ненависти. Ужасно… Он ведь мой отец.

— Да. Мне очень жаль…

— А о чем ты собираешься с ним говорить?

— Хочу сделать одно предложение. Он поможет тебе, а я за это отдам ему одну вещь. Но ты ему этого не говори. Вообще не говори, что я приеду. Просто зазови его к себе, если получится.

— Он никогда не поможет нам, — неуверенно сказал Бобби. — Никогда.

— Ладно, посмотрим. По крайней мере, попробовать стоит.

— Ну хорошо. Но, Кит, ради всего святого…

— Что?

— Мне не хочется об этом говорить, но… для тебя он может быть просто опасен.

— Я буду осторожен.

— Это началось слишком давно… Когда я был маленьким, он учил меня бить по всяким вещам — кулаками, палкой, чем угодно… и приказывают представлять себе, что я бью Кита Филдинга.

Мне сперло дыхание. Я перевел дух.

— Как тогда, в саду?

— Господи, Кит… Мне так стыдно…

— Я же тебе говорил. Все в порядке. Я серьезно.

— Я тут думал о тебе и вспомнил многое, о чем уже забыл. Когда я плохо себя вел, он мне говорил, что придут Филдинги и съедят меня. Мне тогда было года три или четыре. Я пугался до обморока.

— Когда тебе было четыре, мне было только два.

— Он пугал меня твоим отцом и дедом. А когда ты подрос, он говорил мне, чтобы я бил Кита Филдинга, он учил меня драться, он говорил, что в один прекрасный день нам с тобой придется драться… Я обо всем этом забыл… но теперь вспоминаю.

Я вздохнул.

— Мой дедушка дал мне боксерскую грушу и научил меня бить по ней. «Это Бобби Аллардек, — говорил он. — Врежь ему как следует!»

— Ты что, серьезно?

— Спроси у Холли. Она знает.

— Какие же сволочи!

— Ничего, теперь с этим покончено, — сказал я. Мы расстались, и я позвонил Даниэль и спросил, как насчет ленча, чая и обеда.

— Ты что, собираешься все это съесть? — удивилась она.

— Ну либо все, либо хотя бы что-то…

— Тогда все!

— Сейчас приеду.

Она открыла дверь особняка на Итон-сквер, как только я затормозил у кромки тротуара. Она подошла к машине танцующей походкой. Жакет с цветочным узором напоминал о лете, пушистые волосы были подвязаны ситцевым платком.

Она села в машину рядом со мной и поцеловала меня, уже привычно.

— Тетя Касилия передает тебе привет и надеется, что мы приятно проведем время.

— И вернемся к полуночи?

— Наверно, да. А ты как думал?

— Она знает, когда ты возвращаешься?

— Конечно! Я иду к себе мимо их комнат — они с дядей Роланом спят отдельно, — а полы скрипят. Вчера она окликнула меня и спросила, хорошо ли я провела время. Она сидела в постели, читала и, как всегда, выглядела сногсшибательно. Я рассказала ей, где мы были, показала шкатулку… мы довольно долго разговаривали.

Я посмотрел ей в глаза. Она ответила мне серьезным взглядом.

— Что она сказала? — спросил я.

— А, так для тебя важно, что она скажет?

— Да.

— Я думаю, она будет рада.

— Так что же она сказала?

— Не сейчас. Потом расскажу, — она улыбнулась лукавой, таинственной улыбкой. — Так как насчет ленча?

Мы отправились в ресторан на башне, откуда открывался вид на весь Лондон.

— Консоме и клубника… Ну, с тобой не растолстеешь! — сказала она.

— Возьми сахару и сливок.

— Если ты не будешь, я тоже не буду.

— Ты и так достаточно стройная.

— Тебе не надоело?

— Жить впроголодь? Конечно, надоело.

— Но ты не сдаешься?

— Лишний фунт веса в седле, — кисло объяснил я, — может означать отставание на корпус у финишного столба.

— Вопрос снимается.

За кофе я спросил у нее, куда ей хотелось бы поехать, но предупредил, что по воскресеньям в Лондоне почти все закрыто, тем более сейчас, в ноябре.

— Я хотела бы посмотреть тот дом, где ты живешь, — сказала Даниэль.

— Я хотела бы побывать в Ламборне.

— Ладно, — сказал я и повез ее по шоссе М-4 на запад, в сторону Девона. На этот раз я добросовестно соблюдал все ограничения скорости. Вскоре мы въехали в Ламборн — нечто среднее между большой деревней и маленьким городком, где на главном перекрестке возвышалась церковь, а в конюшнях стояло не меньше тысячи чистокровок.

— Как тихо! — сказала она.

— Воскресенье.

— А где твой дом?

— Мы проедем мимо, — сказал я. — Но внутрь заходить не станем.

Даниэль была озадачена и, похоже, разочарована. Она искоса взглянула на меня.

— А почему нет?

Я объяснил, что ко мне вламывались, и в полиции сказали, что мой дом обыскали.

— Взломщики не нашли ничего, что им было нужно, и ничего не взяли. Но даю руку на отсечение, что они кое-что оставили.

— Что ты имеешь в виду?

— Таракашек.

— «Жучков»?

— Угу, — сказал я. — Вон он!

Мы медленно проехали мимо. Никаких признаков жизни в доме не наблюдалось. Никаких мордоворотов с острыми ножами в кустах. Да откуда бы им и взяться, три дня ведь прошло! Холодно, скучно… Но наверняка они где-то сидят и подслушивают, либо те же двое, либо другие.

Мой коттедж был кирпичный, довольно обыкновенный. Он гораздо лучше смотрелся в июне, обвитый розами.

— Внутри там неплохо, — сказал я.

— Да? — голос ее звучал уныло. — Ну, о'кей. Нельзя так нельзя.

Я развернулся, въехал на холм и подвез к своему новому дому.