Падение было не слишком тяжелым. Едва коснувшись земли, я покатился кубарем — искусство, которому обучается каждый жокей, участвующий в скачках с препятствиями, и остался лежать, сжавшись в комок, ожидая, пока пройдут остальные лошади. Вставать на ноги посреди скачущего табуна — самый верный способ получить серьезную травму, поэтому первое, чему учат любого жокея, оставаться лежать на земле, чтобы лошади могли перескочить через тебя. Но падать близко к старту барьерных скачек плохо потому, что лошади идут быстрее, чем в стипль-чезе, и не успевают растянуться. Поэтому они часто замечают лежащего человека, когда он уже под ними, так что им просто некуда наступить, кроме как на него.

Я уже давно привык к синякам в форме копыта. После того как лошади пронеслись и стало тихо, я медленно и неуклюже поднялся, добавив к своей коллекции еще несколько штук, и увидел, что второй жокей тоже поднимается.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Ага. А ты?

Я кивнул. Мой коллега высказал самое нелицеприятное мнение о своем коне, и тут подъехала машина, чтобы забрать нас и отвезти в травмпункт, где нас должен был осмотреть дежурный врач. В былые времена случалось, что жокеи участвовали в скачках даже с переломанными костями, но теперь медицинский контроль ужесточился — не столько ради покалеченных жокеев, сколько ради тех, кто на них ставит. Главное — угодить публике.

Но синяки не в счет. Врачи никогда не запрещают жокеям участвовать в скачках из-за синяков. Тем более, когда синяки совсем свежие, их не видно. Я доказал доктору, что у меня сгибается все, чему положено сгибаться, и не сгибается ничего, что сгибаться не должно, и меня сочли пригодным к дальнейшему участию в скачках.

В дверь постучали. Одна из двух добровольных помощниц отправилась посмотреть, кто там, вернулась несколько озадаченная и сообщила мне, что меня спрашивает женщина, которая называет себя принцессой.

— Да, конечно, — сказал я, поблагодарил доктора и повернулся, чтобы уйти.

— Это что, правда? — недоверчиво спросила девушка.

— Что она принцесса? Да. Вы часто бываете на скачках?

— Сегодня в первый раз.

— Она три раза была лучшим владельцем за прошлые шесть сезонов. Любимица публики.

Девушка улыбнулась.

— Просто голова идет кругом!

Я вышел и увидел, что любимица публики весьма озабочена. Увидев меня, она очень обрадовалась. У нее не было в обычае приходить в травмпункт справляться о моем здоровье, и сейчас она, конечно, тревожилась не о моем состоянии, а о том, смогу ли я отвезти ее племянницу на работу.

Племянница тоже была здесь. Она обрадовалась и посмотрела на часы. Я сказал, что только переоденусь и буду готов, и принцесса поцеловала племянницу, похлопала меня по руке и ушла, сказав: «До завтра». Мы должны были увидеться в Ньюбери.

Я переоделся. Племянница ждала меня у весовой. Я повел ее к своей машине. Она не находила себе места от волнения. Впрочем, волнение ее несколько поутихло, когда она увидела, что у меня «мерседес». Но она тотчас вновь забеспокоилась, увидев, как я поморщился, садясь в машину.

— С вами все в порядке? Вы не можете потерять сознание или что-нибудь в этом духе?

— Да нет, вряд ли.

Я завел мотор и выбрался с забитой машинами стоянки. Одновременно с нами со стоянки выезжало еще несколько машин, но не так много, чтобы забить выезд на дорогу. Доедем без помех — разве что случится что-нибудь непредвиденное.

— Я думала, вас затопчут насмерть, — сказала племянница без особых эмоций. — Как человеку удается выжить в таком столпотворении?

— Везет, — коротко ответил я.

— Тетя явно вздохнула с облегчением, когда вы встали.

Я хмыкнул в знак согласия.

— Я тоже.

— Зачем вы этим занимаетесь? — спросила она.

— Скачками?

— Угу.

— Нравится.

— Нравится, когда вас топчут копытами?

— Нет. Это бывает не так часто.

Мы съехали с верескового холма и спокойно двинулись по дороге, которая в летнее время вечно бывает забита машинами отпускников. Но сегодня на дороге не было ни перегруженных фургонов, ни остановившихся на обочине машин с детишками, которых укачало, ни несчастных жертв кораблекрушения, мрачно ожидающих прибытия помощи. В ноябре девонширские дороги были пустынными и свободными и без помех вели нас к большим трассам, по которым мы без проблем доберемся в Чизик.

— Нет, скажите честно, — настаивала она, — зачем вы занимаетесь этим?

Я посмотрел на нее и увидел в ее лице интерес, вполне уместный для работника прессы. Еще я увидел большие серые глаза, тонкий прямой нос и решительно сжатые губы. «Красивая, породистая, ухоженная», — подумал я.

Репортеры уже сто раз задавали мне этот вопрос, и я дал стандартный ответ:

— Я занимаюсь этим потому, что родился для этого. Я вырос в конюшне. Я не помню времен, когда не умел ездить верхом. И я не помню времен, когда не хотел быть жокеем.

Она слушала, склонив голову набок и глядя мне в глаза.

— По-моему, мне раньше никогда не приходилось встречаться с жокеями, — задумчиво произнесла она. — В Америке вообще скачки с препятствиями распространены меньше, чем в Англии.

— Да, пожалуй, — сказал я. — В Англии скачек с препятствиями, пожалуй, даже больше, чем гладких. Во всяком случае, не меньше, это точно.

— Так все же, зачем вы этим занимаетесь?

— Я же вам ответил.

— Ага, — сказала она и отвернулась, глядя на проносящиеся мимо поля.

Я дал волю фантазии. Я подумал, что для меня скачки — все равно что для кого-то другого — игра на скрипке. Я тоже извлекаю мелодию из сочетания тренированных мускулов и интуиции. Я стал жокеем потому, что общение с лошадью заполняет мою душу совершенным ритмом и высоким восторгом объединения с конем; но разве этакую чушь можно сказать вслух?

— Когда я верхом, — сказал я, — я чувствую, что по-настоящему живу.

Она снова обернулась ко мне и чуть заметно улыбнулась.

— Тетя говорит, что вы умеете читать их мысли.

— Это умеет любой, кто близко общается с лошадьми.

— Но некоторые делают это лучше других?

— На самом деле не знаю.

Она кивнула.

— Да, это похоже на правду. Тетя говорит, что вы и мысли людей тоже читать умеете.

Я коротко взглянул на нее.

— Похоже, ваша тетя вам много чего наговорила.

— Моя тетя, — пояснила она ровным тоном, — видимо, хотела, чтобы я поняла, что если я поеду с вами, со мной не случится ничего дурного.

— Великий боже!

— И я вижу, что она была права.

— Хм.

Я подумал, что если с Даниэль де Бреску случится что-то дурное по моей вине, для меня это будет самый верный способ потерять работу. Хотя, возможно, в других обстоятельствах и при ее согласии я бы не отказался… Она была стройной и длинноногой, двигалась со сдержанной грацией и смотрела на мир ясными глазами. И если я находил блеск и запах ее волос и кожи свежим и приятным, что ж, это всего лишь превращало путешествие из нудной обязанности в удовольствие.

Между Эксетером и Бристолем, пока день клонился к вечеру, Даниэль рассказала мне, что провела в Англии три недели и ищет себе квартиру, но пока живет у дяди с тетей. Она приехала, потому что государственное агентство новостей, где она работает, направило ее в Лондон. Она работает координатором лондонского бюро, и, поскольку она всего вторую неделю как приступила к работе, ей очень важно не опаздывать.

— Не опоздаете, — заверил я ее.

— Да, пожалуй… Вы всегда ездите со скоростью восемьдесят миль в час?

— Нет, только если никуда не тороплюсь.

— Ничего себе!

Она рассказала мне, что Ролан де Бреску, муж принцессы, — старший брат ее отца. Ее отец в молодости эмигрировал из Франции в Калифорнию и женился на американке. Даниэль была их единственной дочерью.

— По-моему, когда папа уехал, произошел семейный скандал, но в чем там было дело, он мне никогда не рассказывал. Однако он все время посылает им поздравительные открытки — видимо, тоскует по родным корням. Во всяком случае, он сообщил дяде Ролану, что я еду в Лондон, и принцесса пригласила меня в гости. Я раньше с ними никогда не встречалась. Я вообще первый раз в Европе.