— Но мы же не знаем, происходит ли что-то такое на самом деле или нет.

— Конечно, не знаем.

— Может быть, «Знамя» просто проявляет свою злобную, низменную и разрушительную натуру.

— Возможно, — сказал я.

— Ты же знаешь, какими мерзкими могут быть газеты, если они того захотят. А «Знамя», похоже, всегда ведет себя мерзко. Это его стиль.

— Хм, — сказал я. — Да, может быть, ты и права.

— Но ты думаешь иначе?

— Н-ну… Понимаешь, было бы проще, если бы в этих нападках был хоть какой-то смысл. Например, помешать Мейнарду получить титул. Но зачем кому-то нужно ему помешать, и как они узнали… один черт ведает.

— Через наш телефон они об этом узнать не могли, — уверенно сказала Холли. — Может, они просто все это придумали?

— Все остальное в этих статьях основано на том, что действительно произошло или было сказано, — заметил я. — Они берут истину и искажают ее. Как ты думаешь, может быть, мне стоит написать ответственному за награды и спросить, есть ли Мейнард в списках кандидатов?

— Да, в самом деле, это было бы смешно.

— Как бы то ни было, — сказал я. — А что Бобби узнал в телефонной компании?

— Они сказали, что проверят. Сказали, что прослушивание телефонных переговоров является незаконным. Мы просили прислать кого-нибудь проверить, нет ли у нас «жучков», но они пока никого не прислали. Сказали, что проверят наш коммутатор.

— Коммутатор? Я и не знал, что переговоры можно прослушивать через коммутатор.

— Вот видишь, оказывается, можно.

— А «жучков» у вас действительно нет?

— Мы им сказали, что ничего не нашли, а они ответили, что мы, возможно, просто не там искали.

— Ну, по крайней мере, они обратили внимание.

— Они сказали, очень многие думают, что их прослушивают, когда их никто не прослушивает. Но все-таки обещали посмотреть.

— Надеюсь, они сдержат слово.

— Да.

— Я тебе позвоню вечером, когда вернусь из Девона, — сказал я. — Ну а если не вернусь… позвоню, когда смогу.

— Ладно, — сказала Холли. — Ты там осторожнее.

— Конечно! — машинально пообещал я, хотя оба мы знали, что это невозможно. Если жокей-стиплер будет слишком осторожен, призовых мест ему не видать. Бывают дни, когда ты даже домой добраться не можешь. Я был настолько суеверен, что никогда не назначал встреч на те дни, когда у меня были скачки, и, как и большинство жокеев, принимал приглашения с оговоркой «если смогу» и «если удастся».

До Эксетера в Девоншире было два часа езды. Все это время я больше думают о Бобби, Холли и Мейнарде, чем о предстоящих скачках. Ни одна из пяти лошадей, на которых мне предстояло ехать сегодня, не была такой строптивой, как Норт-Фейс, и я работал с ними достаточно часто, чтобы знать наизусть их мелкие уловки и на что они способны. Все, что от меня требовалось, — это помочь им проявить свои лучшие качества.

Эксетерский ипподром в Девоне расположен на краю Хельденских болот, огромной голой равнины, открытой ветрам, дующим из Ла-Манша в Атлантику. Сам ипподром, почти две мили в поперечнике, лежит зеленой извивающейся лентой посреди моря вереска и кустарников. Его дальние пустынные извивы — самое уединенное место для конных состязаний, какое только можно себе представить.

Этот ипподром не пользуется популярностью у завсегдатаев Аскота. Он расположен «на краю земли», зрителей на нем обычно бывает мало. И все же этот ипподром — один из моих любимых. Он хорошо спланирован, тщательно ухожен, там приветливые служащие и вообще народ приятный.

Принцесса любила приезжать туда, потому что ее знакомые арендовали там одну из немногих частных лож. У них был дом в Девоне, на побережье, и они постоянно приглашали ее в гости после состязаний.

Она приехала на ипподром после завтрака, к началу первой скачки, в меховой шубке, сдержанно-возбужденная, и пришла в паддок в сопровождении своих знакомых. Знакомых было трое: семейная пара, пригласившая принцессу, и девушка. Принцесса представила нас.

— Кит… мистер Инскум… миссис Инскум…

Мы пожали друг другу руки.

— А это — моя племянница. Вы знакомы? Ее зовут Даниэль.

Мы не были знакомы. Я пожал руку ее племяннице.

— Даниэль де Бреску, — представилась племянница. — Привет. Как дела?

Несмотря на ее французское имя, ее речь сразу выдавала в ней американку.

Я оглядел короткую белую шерстяную куртку, черные брюки, широкую цветастую ситцевую повязку, удерживавшую густые черные волосы. Мне ответили холодным оценивающим взглядом. Она не спешила выносить суждение. Во взгляде читался легкий интерес. И все это было прикрыто ослепительной, но ничего не значащей улыбкой.

— Ну и чего же нам ждать? — спросила принцесса. — Бернина выиграет?

Уайкем, естественно, в Девон не потащился. Более того, когда я разговаривал с ним по телефону, он выражался более чем туманно. Казалось, он вообще с трудом припоминал, кто такая Бернина, и, разумеется, ничего не сказал о том, насколько она готова к скачке. Но Дасти, когда я отдал ему свое седло, чтобы заседлать кобылу перед скачкой, сообщил, что она «из кожи вон лезет, просто ужас какой-то».

— Она вполне готова к скачке, — сказал я принцессе.

— А какие рекомендации дал вам Уайкем? — добродушно осведомился мистер Инскум.

Уайкем мне никаких инструкций не дал. Он не давал их мне уже несколько лет. Я дипломатично ответил:

— Держаться где-нибудь в первой четверке, а после предпоследнего препятствия расшевелить кобылу и пробиваться вперед.

Инскум важно кивнул. Я заметил, что принцесса чуть заметно усмехнулась. Она-то знала, что рекомендации Уайкема в лучшем случае сводились к фразе: «Ну, ты выиграй, если получится». Это, по крайней мере, было честно.

Такое среди тренеров встречается нечасто.

Уайкем готовил своих лошадей к борьбе, руководствуясь инстинктом, мудростью предков и любовью к лошадям. Он любил их и как спортсменов, и как родных детей. Он знал, как заставить их показать все, на что они способны, понимал их чувства и настроения, и, несмотря на то что в последнее время он больше интересовался подготовкой, чем самими скачками, он продолжал оставаться одним из великих.

Я был его жокеем большую часть своей спортивной карьеры, и он часто называют меня именем моего предшественника. Нередко Уайкем сообщал, что мне предстоит скакать на лошади, которой давно не было в живых.

— Полоний на большой скачке в Сандауне… — говорил он. Я, озадаченный, спрашивал, что это за лошадь, о которой я никогда не слышал, и кто ее владелец.

— Полоний? Да не валяй дурака. Крупный гнедой. Мяту любит. Ты же на нем скачку выиграл на той неделе.

— А-а. Пепперони?

— Чего? Ну да, конечно, я же и говорю, Пепперони. На большой скачке в Сандауне.

Он был почти так же стар, как мой дед. И постепенно благодаря общению с ними я привык смотреть на мир скачек как на некий поток, который катится сквозь время, принося новые поколения и унося старые. История конного спорта куда длиннее, чем у любого другого вида, и конный спорт меняется меньше прочих, поэтому временами у меня возникало ощущение, что я лишь повторяю опыт предыдущих поколений жокеев, что я не более чем пылинка в длинной процессии.

Сегодня я на виду, обо мне говорят, меня поздравляют, а завтра меня уже не станет, и сделаюсь я просто воспоминанием, и со временем не останется в живых никого, кто видел, как я выступал, и всем будет по фигу, выиграл я или проиграл в той или иной скачке.

Довольно унизительно, надо сказать. Бернина, которую назвали так в честь горы к югу от Сент-Морица, в свои четыре года отнюдь не блистала величием альпийских гор и, на мой взгляд, не обещала этого и в будущем. Однако она могла смотреться достаточно выигрышно в скромной компании, и, поскольку сегодня ей тоже не предстояло ничего особенного, я очень надеялся выиграть, не только ради себя самого, но и ради принцессы. Я очень хорошо понимал, что она хочет доставить удовольствие людям, которые приглашают ее к себе, и рассчитывала, что если ее лошади придут первыми, это некоторым образом оплатит хлопоты ее гостеприимных хозяев. Я, со своей стороны, полагают, что если бы такие люди, как Инскумы, не были бы рады видеть ее ради нее самой, они бы ее не приглашали. Внутренняя неуверенность принцессы в себе иногда просто поражала.