К тому времени, как мне исполнится тридцать пять, деду будет восемьдесят семь, а это даже для него многовато… Я передернул плечами – ветер был холодный, меня пробрала дрожь, – и прогнал эти мысли. Я готов был встретить будущее лицом к лицу, но ведь пока оно еще не наступило.
К большому неудовольствию деда, я расстался с ним у конюшен и вернулся в дом его врага, где застал конец того же вечернего ритуала обхода конюшен. Лошади Грейвса все еще стояли в других денниках, а Бобби заметно повеселел: Найгель сказал ему, что, когда Грейвс по воскресеньям заходил проведать лошадей, он по меньшей мере дважды принимал чужих за своих.
Я смотрел, как Бобби возится с лошадьми. Он ощупывал ноги, чтобы проверить, не воспалились ли связки, смотрел, как заживают мелкие царапины, дружески хлопал их по крупу. Бобби, несомненно, был прирожденным лошадником, и чувствовалось, что лошадям с ним хорошо и спокойно.
Временами Бобби казался мне слишком нерешительным, и умом он не блистал, но на самом деле он был вполне приятным парнем, и я понимал, почему Холли в него влюбилась. К тому же и сам он любил ее достаточно, чтобы забыть о старинной вражде и рассориться со своим могущественным отцом. А на это нужно было немало сил и мужества.
Он закончил ощупывать ногу лошади, выпрямился, увидел, что я смотрю на него, и инстинктивно вытянулся и враждебно уставился на меня.
– Филдинг! – сказал он так, словно это слово само по себе было обвинением и проклятием. Война продолжалась.
– Аллардек! – ответил я тем же тоном и слегка улыбнулся. – На самом деле я сейчас думал, что ты мне нравишься.
– А-а! – Он расслабился так же быстро, как напрягся, и немного смутился. – Я не знал… мне вдруг показалось… Я почувствовал…
– Ненависть, – закончил я. – Я знаю.
– Твоих глаз было не видно. У тебя был такой вид, словно ты в капюшоне…
Это было достаточно убедительное объяснение, и его можно было принять. Я подумал о том, как же быстро темные иррациональные предрассудки всплывают на поверхность. Ведь и со мной временами бывает такое, хотя я усердно стараюсь это подавлять.
Он молча закончил осматривать лошадей, и мы пошли к дому.
– Извини, – сказал он несколько неловко. – Там… – он махнул рукой в сторону конюшен. – Я не хотел…
– Скажи, – с любопытством спросил я, – а о Холли ты когда-нибудь так думаешь? Как об одной из Филдингов? Она тоже кажется угрожающей, когда ее глаз не видно?
– Нет, конечно! Она совсем другая.
– В чем?
Он посмотрел мне в лицо и решил, что не будет ничего страшного, если он объяснит.
– Ты сильный, – сказал он. – Не только телом, но и духом тоже. Когда с тобой разговариваешь, это сразу заметно. Ты… я не знаю, как объяснить… Ты заметный. Тебя сразу видно. В весовой, где угодно. Ты не стараешься, чтобы тебя заметили, но люди всегда знают, к примеру, участвовал ли ты в той или иной скачке. Наверно, это все чепуха… Это то, благодаря чему ты стал одним из лучших жокеев. И это свойство Филдингов. А Холли не такая. Она тихая, спокойная, и в ней нет ни грамма этой агрессивности и честолюбия. Она совершенно не стремится быть на виду и кого-то побеждать. Она не Филдинг в душе.
– Гх-мм.
Я ничего не сказал, только откашлялся. Бобби снова покосился на меня.
– Да нет, все в порядке, – сказал я. – Должно быть, дело действительно в моей наследственности, и я готов допустить, что Холли ею не запятнана. Но честолюбие в ней есть.
– Нет! – Бобби решительно покачал головой.
– Она хочет, чтобы ты добился успеха. Чтобы вы оба добились успеха. Чтобы доказать, что вы были правы, когда поженились.
Он уже взялся за ручку двери, ведущей со двора в кухню, но остановился.
– Ты был против, как и все остальные.
– Да. По многим причинам. Но теперь я думаю иначе.
– Да, – честно признал Бобби. – И ты был единственным, кто пришел на свадьбу.
– Ну не могла же она ехать в церковь одна-одинешенька, верно? Надо же было кому-то ее проводить!
Он улыбнулся так же естественно, как перед тем проявил свою ненависть.
– Филдинг отдает руку своей сестры Аллардеку! – сказал он. – Я думал, уж не настал ли конец света.
Он отворил дверь, и мы вошли в дом. Холли, объединившая нас, растопила камин в гостиной и добросовестно пыталась выглядеть веселой.
Мы уселись в кресла, и я рассказал им о своих утренних поисках и заверил, что дед здесь ни при чем.
– Номера «Знамени» подбросили самое позднее часов в шесть, – сказал я, – и куплены они не в Ньюмаркете. Не знаю, в какое время поступает почта в Кембридж, но, думаю, ненамного раньше пяти утра. Так что вряд ли кто-то мог успеть купить в Кембридже штук двадцать газет, раскрыть их на нужной странице, обвести статью и разнести газеты по всему Ньюмаркету до того, как на улицах появятся почтальоны. Тут все-таки двадцать миль.
– Так ты думаешь, – спросила Холли, – что кто-то мог привезти их прямо из Лондона?
– Думаю, что да, – кивнул я. – Хотя, конечно, не значит, что это устроил кто-то не из здешних. Так что мы ни на шаг не продвинулись.
– Это все так бессмысленно! – сказала Холли.
– Похоже, никто из окна в шесть утра не выглядывал, – продолжал я. – Хотя в нашем городе вполне мог бы. Но никто из тех, кого я расспрашивал, не видел, чтобы кто-то подходил в это время к его дому с газетой. Хотя, конечно, в шесть утра еще совсем темно. Мне говорили, что зимой и почтальонов-то почти не видно.
Телефон, стоявший на столике рядом с креслом Бобби, зазвонил. Бобби опасливо поднял трубку.
– Да… А, привет, Себ! – Голос Бобби повеселел, но не очень.
– Это наш приятель, – пояснила Холли. – У нас его лошадь стоит.
– Видел, да? – Бобби скривился. – Тебе тоже прислали… – Некоторое время он слушал то, что ему говорили, потом сказал: – Нет, конечно, я не знаю, кто это сделал. Кто-то нас очень сильно не любит… Нет, конечно, это неправда! Я не собираюсь бросать дело. Ты не беспокойся, с кобылой твоей все в порядке. Я как раз сейчас щупал ей связку. Она холодная и крепкая. Так что все нормально. Что? Отец? Он мне и пенни не даст. Он сам сказал. Да, бессердечная свинья, ты совершенно прав… Нет-нет, не стоит и надеяться. Наоборот, он пытается выжать из меня деньги, которые одолжил мне на покупку машины лет четырнадцать назад. Ну да… Наверно, именно благодаря этому он и разбогател… Что? Нет, не состояние – это была подержанная развалюха, но у меня эта машина была первая. Наверно, в конце концов я ему заплачу – просто затем, чтобы отвязаться от его адвокатов. Ну да, я же говорю, все нормально. Не обращай ты внимания на это «Знамя»!
Он положил трубку. Вид у него был далеко не такой уверенный, как тон, которым он разговаривал по телефону.
– Еще один предусмотрительный владелец. У-у, крысы! Половина из них норовит сбежать, не дожидаясь, пока корабль пойдет ко дну. И половина еще не оплатила счета за прошлый месяц.
– А Себ оплатил? – спросила Холли.
Бобби покачал головой.
– И хватает же наглости!..
– Он говорит, что получил заметку только вчера. Не всю газету, а только вырезку со статьей. Она пришла по почте. В обычном буром конверте. Адрес напечатан на машинке. Конверт пришел из Лондона, как и все прочие.
– А что, всем владельцам прислали вырезки? – спросил я.
– Похоже, что да. Большинство из них звонили по телефону. Остальным я звонить не стал, так что не знаю.
Мы некоторое время посидели у камина. Я одолжил телефон, чтобы позвонить домой и получить сообщения с автоответчика, и перезвонил двум тренерам, которые предлагали мне участвовать в скачках на следующей неделе. Потом я позвонил двум жокеям, жившим в Ньюмаркете, и попросил подвезти меня завтра до Пламптона в Суссексе. Они сказали, что уже договорились ехать вдвоем, и обещали подбросить.
– Ты сюда вернешься? – спросила Холли, когда я обо всем договорился.
Я посмотрел на ее обеспокоенное лицо. Бобби, похоже, тоже не имел ничего против. Я думал, что он вообще не хотел меня видеть с самого начала, но, похоже, ошибался.