Мой первый караул в полку ‒ третий пост. При инструктаже нам объяснили, какая большая ответственность на нас возложена, что у нас под охраной склад с несколькими тысячами тонн боеприпасов, и при малейшей детонации они снесут половину дивизии, плюс еще сдетонируют армейские склады, которые находились рядом и этого хватит на вторую половину. Так как мы находились в Афганистане, где повсеместно шли боевые действия, эта угроза была реальной. Склад был вдалеке от части, с трех сторон была степь, с четвертой ‒ спортплощадка полка. Все, кто стоял на этих постах, помнят, какое там было ограждение, два ряда колючки (без путанки), между ними ров и маршрут часового, около 400 метров на каждый пост, все это без освещения и сигнализации. В светлое время вся территория хорошо просматривалось с вышки, хуже было ночью, слух и зрение на пределе, при сильном афганском ветре старался запоминать все постоянные шумы и звуки, чтобы определить вновь появившиеся, однажды услышал, как ежик шуршал в канаве, я и не знал до этого, что здесь кроме змей и ящериц еще и ежики водятся.
Тогда наша 8-я батарея еще не была боевой, да и весь 3-й дивизион, так как система «Ураган» была засекреченной, мы не участвовали пока в боевых операциях. Но скучать не приходилось, несли караульную службу в части и по гарнизону, ходили в гарнизонный патруль и другие наряды, занимались строительством. Крепко досталось в 1982 г., когда началась эпидемия гепатита, наряду с паратифом и малярией. Помню, строили подразделения, брали анализы, процедура простая ‒ в пробирки с мочой капали йод, и сразу все становилось понятно. Каждый раз ждешь приговор, каждый раз увозили от пяти и больше солдат, и каждый раз нас становилось меньше, и все больше нагрузки на тех, кто оставался в строю. В батареях оставалось в среднем по 15–20 солдат, это из 65-и по штату, плюс второй дивизион находился на боевой операции. На наши плечи легло все, от охраны части до поддержания техники в боевой исправности. Караул собирали из разных подразделений, вечером вышел, а на другой день опять заступаешь, а кто ходил в ночное боевое охранение, то они утром выходили, а вечером опять заступали. А ведь еще нужно было поддерживать боевую подготовку, из оставшихся набирали 2–3 расчета и выезжали на занятия по огневой подготовке на стрельбы. Все были уставшими, но все понимали, что надо ‒ здесь Афган. Я тогда не заболел, но примерно через полгода подцепил и гепатит и малярию. Если раньше при эпидемии отправляли на лечение в Союз, то нас уже лечили в нашем госпитале. Были и такие, которые под любым предлогом старались не возвращаться обратно в часть, но рано или поздно их отправляли обратно, и если честно, мы их презирали. Слава богу, таких было не много. А еще надо было обустраивать быт в части, ведь все было под открытым небом, кроме столовой, еду варили в полевых кухнях прямо на улице. Наша 8-я батарея принимала активное участие в строительстве кухни, клуба и продовольственного склада.
Другие подразделения тоже участвовали, но нашу батарею преследовал злой рок, были небоевые потери. При строительстве кухни, когда поехали в горы за камнем, перевернулся «Урал» с пятью бойцами, сержанту из взвода управления бортом раздавило голову, погиб. В другой раз, тоже при поездке за камнем, попали под снаряд 7-й батареи, они готовились к операции и выехали на учебные стрельбы. С нами был офицер, но почему-то он не знал, что по тому квадрату, куда мы поехали, будут стрелять, взрыв был метров в ста от нас, но это стрелял «Ураган», и мы знали, что первый снаряд пробный, после корректировки может последовать залп, быстро сели и уехали. Так оно и случилось, там уже горела земля, обошлось, отделались легким испугом.
Бывают просто друзья, хорошие друзья, а близкий друг всегда один. Два близких друга всегда стараются находиться рядом. Так при строительстве клуба два близких друга сорвались с самой верхушки, метров с десяти. Их увезли на «УАЗике»-таблетке ПМП в госпиталь, и мы больше их не увидели, один умер, а другой остался инвалидом. По понятным причинам я не пишу никаких фамилий, неизвестно, что родным сказали об их смерти. Вот такая была реальность, не только боевые потери.
В Афганистане я находился 2 года и 25 дней. Служил при трех командирах части. Первый ‒ подполковник Ильин, при нем мало служил, помню, когда он прощался с полком, в конце произнес: "До свидания, товарищи артиллеристы", в ответ тишина, он сам засмеялся, это моя вина говорит, я вас этому не научил. Он, наверное, был прав, не до этого было, ему нужно было научить воевать и обустроить часть. На этом построении представили нам нового командира полка подполковника Котова. Новый командир был строгим и требовательным, в части хромала дисциплина, были нарушения формы одежды и еще многое другое, но он порядок навел, и мы в этом плане стали образцовой частью. Третьим командиром был подполковник Рогозин, при нем продолжалось начатое Котовым, при нем наш 3-й дивизион стал чаще участвовать в боевых операциях, и это всех нас обрадовало, а то мы завидовали 1-му и 2-му дивизионам, да и устали от однообразной службы, хотелось чего-то нового.
Вот заканчивалась вторая зима, здесь на Шиндандской равнине она сырая, без снега, только дожди холодные, почва глинистая, вперемешку с камнями, и по этой причине дождевая вода не впитывалась, ощущение, как в сыром бетонном бункере, в ночных караулах надевали химзащиту, один ствол от автомата виднелся. Не по уставу, но зато не промокали, спасибо офицерам, что не запрещали, они понимали нас. А весна началась третья, здесь все происходит быстро, незаметно все позеленело, колючие кустарники, кое- где появилась трава, цветут какие-то синие цветочки и дикие красные маки, загремели грозы. Но через этот рай мы уже дважды прошли, это продлится дней двадцать и потом афганское солнце сделает свое дело, сожжет всю эту красоту. Опять задует «афганец», опять с утра закружат пыльные вихри, у которых «хвост» поднимался наверное больше километра вверх, и лучше в его зоне не попадаться, в нем кружилось всякое, пыль, мелкие камни, колючие кустарники и разный мусор. А около 11-и часов начинал дуть сильный горячий ветер, от пыли иногда метров на пять ничего не видно, забивались глаза нос и уши, мокрая от пота одежда становилась как панцирь. В палатках на койки пыль ложилась толстым слоем, если закрывали окна, то при 40-градусной жаре внутри было, как в парилке, так что выбор был не велик. Вокруг никаких деревьев, недавно посадили тополя, когда они вырастут? Скважина глубиной 125 метров, воды хватало на пару часов в сутки, в основном она уходила на кухню, а помыться нужно было успеть, так как подавалась по времени. Во избежание поймать какую-то заразу, воду для питья кипятили с верблюжьей колючкой, но она во фляжке кончалось быстро ‒ жара и очень хотелось пить, и пили уже любую, какая попадется. И вот результат ‒ дизентерия, за два года в третий раз. Пошел в санчасть, а там приняли с неправильным юмором: "Ну что, солдат, об… ся?", я не понял в чем моя вина, развернулся и пошел обратно в палатку. Под вечер ‒ температура под 40 и начался бред, товарищи понесли под мышками в санчасть, там больше вопросов не было, сразу в изолятор и стали лечить. Но эта весна долгожданная ‒ скоро домой, скоро кончатся все эти тревожные дни и ночи, так хочется поскорее обнять своих родных, которые там, на Родине молились богу эти два года, чтобы мы вернулись живыми. Сколько ночей мать не спала, я никогда не узнаю, ее стоны часто слышали старшие братья и успокаивали.
Уже в апреле начались увольнения, среди первых увольняли больных, ведь почти никого не комиссовывали по состоянию здоровья, только очень тяжелых. Потом начали увольнять тех, чья замена приходила из учебных центров ‒ это сержантский и водительский состав. Нам рядовому составу оставалось ждать пока призыв пойдет, пока карантин пройдут. Мы прощались со своими товарищами и с грустью провожали взглядом белых красавцев ТУ-154, которые улетали с увольняемыми в сторону Родины прямо над нашими головами, ведь аэродром был совсем рядом, но для нас таким далеким.
