Военкомат

"Весной 1979 года я получил повестку из военкомата. Мне надлежало такого-то числа в такое-то время прибыть в такой-то кабинет. Вообще-то, предписания подобного рода мне были до лампочки, тем более за повестку я не расписывался, ее просто бросили в почтовый ящик, но сходить я все-таки решил. Во-первых, почему бы официально не прогулять пару лекций, а во-вторых, мне захотелось устроить небольшой скандальчик дяденькам из военкомата. В то время я был студентом 3 курса географического факультета ЛГУ (дневного отделения) и имел «бронь».

В указанный день и час, с видом человека, который знает что почем, но в настоящий момент сильно занят, я вошел в кабинет военкома и молча протянул ему повестку и студенческий билет. Сидевший за столом майор внимательно изучил то и другое, достал из шкафа папку с моим личным делом, выудил из нее какую-то бумажку и также молча протянул мне. В ней говорилось, что я за неоднократные пропуски занятий по военной подготовке отчислен с военной кафедры, лишен «брони» и вполне созрел для выполнения своей почетной обязанности ‒ службе в рядах СА. Это был удар ниже пояса. Я стоял ошеломленный. <…> Да, я действительно прогулял несколько занятий по «военке», но никак не ожидал такого быстрого и мощного контрудара. Майор, как по книге, читал все переживания, отразившиеся на моем лице, и было видно, что это доставляет ему удовольствие. Он вынул бумагу из моих ослабевших пальцев, всунул билет и направление на медосмотр и, дружески подталкивая в загривок, выставил меня в коридор.

Марш-бросок Польша — Афганистан

Новый 1980 год я встретил в карауле, но не особо переживал по этому поводу, так как 1 января в честь праздника нам обещали на обед котлеты. Но, как это часто бывает в армии, вместо котлет пришла новость ‒ в часть из Москвы едет генерал.

Дивизион был поднят по тревоге. Высшие офицеры были у нас редкостью, а здесь из самой Москвы, да еще неизвестно с какой целью, а вдруг проверка. В помещениях казарм закипела работа. Что-то подкрашивали, что-то чистили и натирали. По ниточке равняли табуретки и тумбочки в спальных помещениях. Да что там тумбочки. В столовой по нитке проверяли расположение кружек на столах, чтобы через ручку одной на первом столе можно было видеть ручку кружки, расположенной на последнем. Особенно мне понравилось выравнивать сугробы вдоль дороги, проходящей по части. Их следовало сделать одной высоты, причем лицевая сторона должна была находиться под углом 90° к верхней. То есть сделать сугробы практически квадратными.

Генерал собрал офицеров в ленинской комнате нашей батареи. Часа через два командный состав вышел с далеко не счастливыми лицами. Дивизион был построен, и на нас посыпались новости….

Через несколько дней дивизион был погружен на самолеты Ту-154, часа через четыре мы приземлились на дозаправку и в иллюминаторе я увидел аэропорт города Уральска. Еще несколько часов ‒ и Самарканд. Ночью нас вывезли за пределы города и поселили в каких-то оврагах. Выдали палатки и печки. Правда, без всякого топлива. С этого дня в течение нескольких недель, исключительно по ночам, мы ездили на станцию, куда эшелон за эшелоном приходили с «нуля» техника и вооружение, снаряды и патроны, автоматы и гранатометы.

Мне впоследствии на гражданке, как геологу, пришлось много работать на Крайнем Севере ‒ Новой Земле, Полярном Урале, Пай-Хое, но руки я отморозил только в тот раз ‒ в Самарканде, на разгрузке снарядов.

Самаркандский период был самым тяжелым из всей моей службы в армии. Мы оголодали. Постоянная борьба с холодом и каторжная работа требовали все новых и новых калорий, а их не было. Полевые кухни готовили какую-то лабуду из картофельных хлопьев. По внешнему виду, да и по вкусу, она больше всего напоминала клейстер. Польза от такой еды была минимальная. После ужина солдаты толпами ходили побираться к поварам-узбекам. «Нон бар?» ‒ слышался вопрос. «Нон йок», ‒ раздавалось в ответ. Они бы, может, и рады были бы дать нам кусок хлеба, да где его взять, привозят строго по норме (ну, может, чуть меньше, снабженцам тоже жить хочется, а на армии, да еще во время войны, во все времена и в любой стране не наживались только полные идиоты).

Когда мы улетали из Польши, по приказу замполита в подсобном хозяйстве был заколот поросенок. Сало посолили и дали нам в дорогу. Все от него отбрыкивались. Не помню, кто взвалил на себя этот груз, но сало все-таки долетело с нами до Самарканда и осело в палатке нашего ВУБ (взвода управления батареей). Оно стало нашим спасением. Да что нашим, некоторые офицеры, под видом проверки, после отбоя приходили к нам и «навинчивали» его без всякого хлеба за милую душу.

Офицерам, конечно, было немного легче. Раз в неделю они ездили в город и могли подхарчиться по-человечески. Как-то раз мне повезло. Я был назначен ночным истопником в палатку, где проживали офицеры нашей батареи. Тепло, подкидывай себе уголек в буржуйку да кемарь в перерывах. Когда все уснули, я, как крыса, стал шарить по углам в поисках чего-нибудь съедобного. Естественно, ни в какие сумки и вещмешки я не заглядывал, это было не принято. Но вдруг чего-нибудь выпало, закатилось под койку, а хозяин забыл. Я нашел большую зеленую, но сладкую, как мне показалось, грушу. Очень хотелось растянуть удовольствие. Съесть немного сейчас, кусочек утром, остальное оставить на обед. Но, конечно, я не выдержал. Я съел ее целиком, не отрываясь, довольно урча и захлебываясь слюной. Груша была жесткая, но это только раззадоривало. Интересно, что на следующее утро старший офицер батареи долго выяснял, куда делась его маргеланская редька. Я сказал, что не знаю.

Но бог с ним! Вспомним Гиппократа: «Пациент, помни: залог твоего здоровья ‒ постоянное чувство голода». В этом отношении мы были здоровее здоровых. А вот с личной гигиеной возникли трудности. В частности, с умыванием. Нет, вода была, была пробурена артезианская скважина, и оттуда к услугам всех желающих бил небольшой фонтан. Но мы были настолько промерзшие, что раздеться и окатиться ледяной водой было выше наших сил. Самое большее, на что нас хватало ‒ сполоснуть руки и морду (именно морду, а не лицо, то, что у нас находилось между шапкой и ватником, по-другому было назвать нельзя). Мыла не было. Руки были черны, заскорузлы и покрыты трещинами. Как-то раз нас отвели в баню. Когда мы разделись и посмотрели друг на друга ‒ удержаться от хохота было невозможно.

Однако все плохое, как, впрочем, и хорошее, когда-то заканчивается. К концу января был сформирован реактивный полк, который объединил наш, «польский» дивизион, дивизион из Германии и дивизион на «Ураганах» (очередная модификация «Катюш» ‒ пакет 16 стволов, длина снаряда 5 метров, вес снаряда 250 кг) с финской границы.

Закончив комплектацию и успешно проведя показательные стрельбы перед членами ЦК Компартии Узбекистана, мы погрузились в эшелоны и отправились в Кушку.

В Кушке события стали развиваться еще стремительней. Разгрузив с платформ технику, зарядив орудия и получив патроны, полк вытянулся в колонну вдоль берега какой-то речушки. Памятуя золотое солдатское правило в бой идти в чистом, нас направили на помывку в баню. При воспоминании об этом событии у меня до сих пор по телу бегают мурашки. Нас загнали в маленькую душевую, где работал в лучшем случае один «сосок» из пяти. Но страшно было не это и даже не тоненькие струйки холодной воды, а отсутствие стока. Вероятно, сток был, но засорился, а потогонная система не давала времени на его починку. Нам пришлось мыться стоя по колено в воде, в которой мылись тысячи солдат перед нами. Чего там только не плавало!