Я был - технически - ее братом. Думаю, я и сейчас им считаюсь. И как бы я ни хотел быть особенным для нее, быть с ней, я никогда не хотел быть ее братом. Я хотел быть ее первым поцелуем, ее первой любовью, ее первым танцем на вечере встречи выпускников. Я хотел держать ее за руку и целовать, когда захочу. Я никогда не был достаточно нормальным для нее - чудак без голоса.

Наши родители ненавидели меня - я был приемным ребенком, которого им никогда не следовало брать. Она была ангелом - и остается им для меня, несмотря ни на что, а я был ошибкой.

Родители и так были обеспокоены моей привязанностью к сестре, но когда мне исполнилось пятнадцать, я поцеловал ее во время настольной игры и был переселен в другой конец поместья, так что нам приходилось рисковать жизнью каждый раз, когда мы хотели пробраться друг к другу в комнату, пройдя по карнизу крыши.

Когда мне исполнилось девятнадцать, я понял, что мои чувства к Оливии были неправильными. Это было похоже на болезнь, которую я не знал, как лечить. Оливия Визе была моей сестрой, и у меня были фантазии о том, как я трахаю ее, как целую, пока мы не задыхаемся, как я делаю ей больно, а ей это нравится.

Я был настолько опасно одержим ею, что планировал трахнуть ее во сне, но вместо этого решил пойти на свидание, чтобы заставить ее ревновать.

Это была моя первая ошибка - все обо мне врали. Я был неудачником, чудаком, но все девушки хотели сосать мой член или пытались заставить меня трахнуть их, чтобы узнать, буду ли я стонать их имя. Я никогда не подходил к Анне. Я не целовал ее и уж точно не трахал. Оливия была моей первой - она единственная, с кем я когда-либо был.

Я попытался рассказать Оливии, но она продолжала хватать меня за руки, когда я показывал, и я не мог произнести ее имя, не говоря уже обо всех этих словах. Она дала мне пощечину, накричала на меня, потом у меня случилась сенсорная перегрузка, и я сорвался.

Наверное, я увидел красный цвет и все испортил.

Сейчас сестра отстраняется от меня, насколько это возможно в ее цепях, а я провожу ладонью по ее сиськам, и мой жуткий паук устраивается на моей руке. Она так сильно дрожит, и от ее хныканья мой член становится твердым. Я поправляю его в штанах, поправляю замок, и она смотрит вниз.

— П-подожди...

Она колеблется, и выражение ее глаз говорит мне, что это страх, который она может не пережить. Хорошо, что это не для нее - это для меня. За те годы, которые она у меня отняла.

Я наклоняю голову так, как всегда делаю, когда смотрю на нее, и провожу ладонью по покрытой паутиной груди.

Она замирает вся, когда я позволяю пауку переползти на ее лицо.

Мне кажется, она даже не дышит, пока я наклоняю голову дальше, наблюдая, как паук переползает на один ее глаз.

— Кра-си-вая.

— По-пожалуйста, сними его. Пожалуйста, Кай. Пожалуйста. Я сделаю все, что угодно.

Я зажимаю губу между зубами и иду за ней.

— Мне нравится, как...

Я останавливаюсь, набираясь храбрости, чтобы не выдать себя, и впиваюсь зубами в ее шею, чтобы выиграть немного времени. Она хнычет и тянется к цепям.

— Ты кричишь, - заканчиваю я, вылизывая дорожку от ключиц до затылка и покусывая другую сторону ее шеи.

Я перебрасываю ее волосы на другое плечо, стягиваю штаны, чтобы освободить член, и прижимаю его к ее входу.

– Кричи громче, - добавляю я, вгоняя член в ее киску сзади, и ее легкие издают самый возбуждающий звук, а голова запрокидывается назад.

Мой питомец ползет по бокам ее лица, и я вижу страх в ее выражении - это заставляет меня хихикать.

— По трубе по водосточной - шепчу я ей на ухо, скользя в ее киску и выходя из нее. — Паучок взбирался.

Учитывая это, мой тон на удивление хорош. Может, дело в том, что меня отвлекает мое тело, прижатое к ее телу, или в том, как киска сжимается на моем члене, когда я продолжаю двигаться, а дыхание вырывается из нее одновременно в страхе и удовольствии.

— Но полился дождь, - медленно произношу я, прикусывая губу и застонав, когда проникаю в нее глубже. — И крошка... смытым... оказался.

— О Боже, - стонет она, цепи дребезжат, когда она тянет за них, как раз в тот момент, когда мой маленький мохнатый друг заползает к ней в волосы.

— Солнце вышло, - шепчу я, опуская руку вниз по ее груди, чтобы ущипнуть ее за клитор, пока я кручу ее сосок. — Из-за тучки... мокроту сушить.

Я чувствую, как мой паук перебирается на шею и устраивается там, пока я трахаю свою девочку с большей силой, дрожь пробегает по позвоночнику до самых яиц, когда я сквозь стиснутые зубы выдавливаю из себя оставшуюся часть текста. —И... опять... по...

Она взрывается вокруг моего члена, ее внутренние стенки сжимают мою толщину, и я сильнее сжимаю ее клитор, насаживаясь глубже и заставляя ее кричать во время оргазма.

Мои яйца напрягаются как никогда, а я все еще внутри нее, мой член пульсирует струйками спермы с каждой судорогой моего собственного освобождения.

Мое зрение затуманивается, и я почти рухнул на нее, переводя дыхание.

Она снова замирает, а я вздыхаю и выхожу из нее, прижимаясь лбом к ее спине, размазывая липкую субстанцию, вытекающую из нее, по ее ягодицам, шлепая по одной достаточно сильно, чтобы оставить след.

Щекотка в области затылка, которую не прикрывает балаклава, заставляет меня осторожно потянуться за тарантулом.

Я держу его на ладони и хихикаю, хватаясь за цепь над собой для поддержки, так как у меня немного кружится голова. — Водостоку паучок... спешит.

Он ползет по моей руке, пока я обхожу вокруг сестры.

Я иду понюхать ее волосы и хмурюсь. Они не пахнут клубникой, как это было, когда мы приехали сюда. Ожоги выглядят так, будто им тоже не помешало бы больше крема. А запястья красные и в ссадинах от цепей.

Неужели я слишком долго держал ее в цепях?

Я с удовольствием вытирал ее, когда она обмочилась, кормил, когда она нуждалась в еде, но, по-моему, моей девочке нужна хорошая чистка. Она вся в засохшей крови, паутине, сперме, ожогах от сигарет и следах укусов.

Прекрасно.

Может, с нее хватит.

Я знаю, что надоело. Мне хочется просто лечь с ней, обнять ее, даже если она при этом ударит меня.

Я освобождаю ее запястья и беру ее на руки. Мой паук сидит у меня на плече, пока я несу ее из подвала. Я позволяю ему пойти с нами в спальню, пока она храпит у меня на груди, поднимаю ее повыше, чтобы перекинуть через плечо, а затем усаживаю своего питомца в его террариум.

Я несу Оливию в ванную и наполняю ванну, а сам сажу ее на пол, спиной к себе, и провожу расческой по ее волосам. Она хнычет во сне, трется бедрами друг о друга, поэтому я опускаю руку и нащупываю ее киску, и тут же жадная маленькая незнакомка упирается в мою ладонь.

— Нет, - говорю я, убирая ее. — Еще нет.

Я поднимаю ее в ванну, не забираясь следом, как делал всякий раз, когда накачивал ее наркотиками в ее квартире. Я смываю всю кровь с ее тела губкой, затем беру ее обычный шампунь и намыливаю им ее волосы. Она постоянно соскальзывает под воду, и это меня чертовски раздражает.

Удерживая ее на месте, я одной рукой снимаю одежду, даже балаклаву, и залезаю к ней сзади, чтобы она не шевелилась, пока я мою ей волосы. Я удовлетворенно вздыхаю от того, как идеально она прижимается ко мне, ласкаю ее сиськи и пощипываю соски, заставляя ее тихонько вскрикивать.

Она все еще без сознания, когда я вытираю ее насухо, чищу зубы и целую, затем укладываю в постель. Я надеваю свежую одежду — толстовку с капюшоном и спортивные штаны, чтобы скрыть свои татуировки, — и снова натягиваю балаклаву, сидя на комоде с сигаретой, пока она спит.

Голая. Обнаженная. С клеймом в виде моего рта и моих инициалов, выжженных на ней, и маленькими порезами от моего ножа. Она выглядит идеально. Она выглядит как моя.

Я докуриваю и забираюсь в постель рядом с ней, сам чувствую усталость, но не могу уснуть - она проснется раньше меня и попытается убежать.

Она не может меня бросить. Только не снова.