Хмурые брови Хранителя возмущённо вскинулись, в иссиня-чёрных глазах сверкнуло негодование. Но пришелица оставалась спокойна: её слова шли от сердца, а сердце было свободно от прежних обид. Недаром же столько лет взращивала она в себе смиренное всепрощение, стремясь достичь искренней любви ко всему сущему.

Эмбер продолжала, пока губы Хранителя оставались поджатыми:

– Простите, если чем-то задела вас, но времени действительно мало. Мне открылось грядущее, и оно таит страшную беду. Я расскажу всё, что знаю, и в ваших интересах поверить мне…

Огаро недобро сощурился.

– ...учитывая подобный опыт в прошлом.

Вопреки опасениям, Верховный Хранитель не разразился упрёками, а медленно приблизился к Эмбер и в тягостном молчании долго сверлил её антрацитово-суровым взглядом. Наконец он заговорил, и тихий голос его полнился не гневом, но горечью:

– Будь добра, сними капюшон, посмотри мне в глаза и скажи, что Виград Сорли погиб не от твоей руки.

3

Бледно-розовый вереск на геометрически правильных мраморных клумбах источал аромат тихой печали, и за сенью серебристых ветвей, сплетающих над каменистыми тропами кружевные арки, виднелось безрадостно-туманное небо. Строгость линий и форм аккуратно подстриженного сада, что раскинулся позади дворца, не нарушала, а подчёркивала гармонию природы, выражая идею умеренности и равновесия.

Но равновесие Эмбер поколебалось самым прискорбным образом, и казалось, что весь окружающий мир, чуткий к малейшим волнениям мира внутреннего, затаился в опасливом ожидании. В голове не стихали отголоски недавней беседы с Огаро, и непрошеные воспоминания осаждали растревоженный разум с новой силой.

Виград Сорли привёл её к миротворцам во время последней Бури. Он поверил ей без колебаний, однажды и навсегда – и вера его была твёрже камня, куда твёрже, чем её собственная. Всегда и во всех он стремился разглядеть светлые побуждения души и оправдать недостатки. И никогда не терял надежды.

Бесстрастный, но неравнодушный, непоколебимый в своих убеждениях и принимающий других такими, какие они есть, Виг являл собой образ истинного миротворца. Образ, исстари прославляемый в древних легендах Аурорига и всех просвещённых миров вплоть до самых туманных окраин.

Виг… никогда не был для Эмбер ни другом, ни наставником, ни даже хорошим приятелем. И всё же в целой Вселенной она не знала никого более близкого. Кроме, может быть…

– Беместа! – задумавшись, она не услышала шагов, и знакомый голос поразил внезапностью.

– Тью… ди!.

У Эмбер перехватило дыхание, когда её без предупреждения сгребли в охапку и стиснули в богатырских объятиях.

– Тьюди, постой! Ты мне все кости переломаешь…

С трудом высвободившись из крепкой хватки, Эмбер наконец рассмотрела верзилу. Зелёный фартук поверх серой робы, простецкие сапоги по колено, мозолистые натруженные руки. Черты немного огрубели, но в остальном это был такой же ребёнок, большой мускулистый ребёнок с кротким взором круглых васильковых глаз и длинной чёрной кудрявой шевелюрой.

– Беместа! Сколько лет прошло! Это и вправду ты? Или я снова вижу сон? Нет, сны не бывают такими костлявыми.

Эмбер невольно улыбнулась. Тюдюаль Балдвинус, которого насмешливые языки величали Болванусом, из-за скудных способностей к рациональному познанию навсегда остался доралихом, то есть миротворцем-учеником. Определённый в юности на должность садовника, все эти годы он исправно исполнял свои обязанности, скромные и нехитрые только с виду, и всецело довольствовался этой участью. Сама доброта и простота, по-детски чистая, не омрачённая губительным ядом житейских страстей, не отягощённая бременем суетных знаний.

Нет, он вовсе не был глупцом. Он, как и Виг, был в душе истинным миротворцем. Ведь, чтобы быть миротворцем, нужно прежде всего хранить мир внутри себя.

Правда, в отличие от остальных, у Тьюди не было иного выбора.

– Тьюди, я говорила тебе, я не беместа. Во-первых, ранг беместы давно упразднён, во-вторых, я не миротворец и никогда им не была. А в-третьих… Ну, ты же помнишь, бемест в Чертоге не жалуют. Всуе не поминают.

– Ну и что с того, что среди разрушителей было много бемест? И дормейды, и кейдоры были в их рядах. И доралихи даже. Что же теперь, считать наши звания бранными словами? – рассмеялся садовник. – Для меня беместа, как в древности, – это странствующий миротворец.

– Но я не…

– Ты – странница, и у тебя столько имён, что все и не упомнишь. А нынешнее – вообще не имя, а пароль. Паролями не бросаются. Как прикажешь себя величать тогда, а? Беместа…

Они долго сидели в саду, прямо на недостриженном газоне под сенью кружевных серебристых ветвей, и Тьюди без устали вещал обо всём, что случилось в Чертоге после её ухода.

О старом Бево Беато, прежнем Верховном Хранителе, ушедшем на покой вскоре после окончания войны. О наплыве доралихов после Бури – несмотря на громадные потери, понесённые не только миротворцами, но и простыми жителями, люди со всего Алессиона и других планет стали отдавать детей на служение Чертогу, так что он даже не мог всех вместить. Более же всего – о любимом саде, в котором ему была знакома каждая травинка.

К счастью, возвращение «беместы» отчего-то не казалось ему из ряда вон выходящим событием, и Тьюди не интересовался его причиной. Может, и вправду считал её странствующим миротворцем из древних легенд?

Поглядывая на собеседника из-под глубокого капюшона, чей покров одаривал тенью утерянного спокойствия, Эмбер настойчиво внушала себе, что иного выхода не было. Что она правильно поступила, некогда искалечив его судьбу и погасив в юном доралихе искру стремления к познанию.

Ибо видение грядущего полыхало заревом пожаров и взрывов куда более разрушительных, чем во время Бури. А разжигателем их был воин чудовищной силы, развращённый безграничным могуществом и снедаемый неутолимой жаждой запретной мудрости, Доэтваль Бальдевейн, в чьём облике ещё явственнее, чем в имени – с беспощадной безошибочностью – угадывался несчастный Тьюди.

4

– …и Кадмар подумал на тебя? Ну, уж это он загнул. Хотя… это же Кадмар.

Тьюди, конечно, рассказал и о Виге. Некогда неразлучный с доралихом, он лишь изредка заглядывал в сад, словно избегал его теперь, и Эмбер не могла не винить себя за это.

Так что подробностей случившегося Тьюди не знал. Только слышал, что Виграда последнее время терзала неясная тревога, и он подолгу пропадал на пустынных окраинах. А накануне получил сообщение, заставившее его немедленно покинуть Чертог.

Следы его оборвались над сумрачным Иссотом, чьи густые туманы поглотили сигнал небесной ладьи Хранителя, и миротворцы, отправленные на поиски, не нашли даже её.

– Иссот? – встрепенулась Эмбер. – Огаро об этом не говорил.

На выглянувшем из-под капюшона лице застыла озабоченная рассеянность. Руки странницы, всё ещё сидевшей со старым приятелем на газоне, начали невольно щипать недостриженную траву.

– А что он сказал? – вздрогнул Тьюди, подсознательно уловив беспокойство собеседницы.

– Иссот, вот оно что… Тогда всё встаёт на свои места… А, что сказал? В сущности, даже меньше, чем ты. Но ещё – о том сообщении…

– И что в нём было?

Медля с ответом, пришелица понурилась, закрыла глаза. Глубже вдохнула печаль бледного вереска, поёжилась от пробежавшего холодка, вслушалась в тревожное бормотание серебристых ветвей. Погрузилась в тягостные раздумья…