Ревнители веры прошли проверку на вшивость сквозь унижение. Как если бы этого было мало, их погнали, словно кучку чумазых свиней, к стене, где после долго и упорно обливали ледяной водой из староимперских резервуаров.

Так – вплоть до тех пор, пока последняя сажа, оставшаяся на коже, не сошла на нет, являя белу свету небывалую свежесть и чистоту.

Мечи Противоположностей извивались, как ужи на сковородке, постепенно привыкая к жгучему холоду, и бесправно наблюдали за тем, как прямо при них изымаются инквизиторский сплав и химерит, а униформа и бельё нещадно предаются огню от греха подальше.

Иными словами, к воинам Света и Тьмы отнеслись, как к скотине.

Даже объяснять, в чём дело, ни один из бойцов не удосужился. Всякий вопрос, пущенный между делом, остался без ответа.

Но кто были эти угнетатели? Такие же оскотинившиеся ларданцы – разве что из соображений собственной безопасности. В общем и целом, разница между обитателями Вальперги да безумцами Мёртвого Города была невелика. Одних до животных низвёл страх перед незримой опасностью, вторых – постоянная борьба за выживание.

Лишь после «бодрящего душа» в замковом гарнизоне взыграла какая-никакая гуманность. Инквизиторам всё-таки выдали новую одежду – аляповатую, не по размеру, из того, что было.

А после – так и быть, погнали обедать в отдельном бараке, наспех обустроенном под столовую для новоприбывших мечей Противоположностей.

Изначально в здании явно предполагалось разместить куда больше людей, и это умозаключение наводило отца Энрико на противоречивые мысли.

Персекуторы предпочли не разговаривать друг с другом и просто хлебали баланду, искоса поглядывая на гвардейцев, за ними смотревших.

Умберто Эрколи относился к происходящему спокойнее, чувствуя себя в большей безопасности, чем на улицах Мёртвого Города.

Якуб Вронски отличался особой злопамятностью – даже самые агрессивные звери не могли похвастаться тем же. Он простить издевательства не мог. И если подвернётся шанс, обязательно заставит обидчиков пострадать. Ему. Просто. Нужна. Возможность.

Что же касается стажёрки, она к еде не притрагивалась. Лицо её стало белее снега. Интуиция подсказывала Верховному Инквизитору: бывшая монахиня не могла выкинуть из головы то надругательство, через которое её заставили пройти.

Быть может, в мыслях бывшая участница священного похода пыталась замолить перед Противоположностями это грехопадение – в первую очередь, со своей стороны. Не зная о ней ничего, мутант имел полное право заблуждаться.

На приём пищи отводилось около часа. Однако не успел обед закончиться, как за Верховным пришёл капитан гвардии. С собой он привёл троих рослых помощников, знаменующих собой теплящееся недоверие к цепным псам Инквизиции.

Первый среди Персекуторов был вынужден бросить до горечи солёное гороховое месиво на половине миски и проследовать за командиром гарнизона в тронный зал для отчёта.

Оставляя за собой прочих ревнителей веры, чья судьба для него осталась покрыта мраком тайны и недосказанности.

И вот он здесь. Стоит, не имея ни малейшего понятия, встретит ли завтрашний день с головой на плечах. Совершенно беспомощный.

Безмолвный хроник закончил составление документа, тихонько опустил перо в чернильницу и, повернувшись к феодалу, писклявым голоском объявил:

– Всё готово, Ваше Благородие!

Продолжая сверлить взором альбиноса, Освальдо Барбин сказал угрюмо:

– Ты знаешь, что делать. Можешь идти.

Отвесив нижайший поклон своему владыке, писарь в спешке, но с надлежащей аккуратностью собрал все принадлежности и посеменил в сторону выхода.

Малатеста мимолётом бросил на него недобрый солдатский взгляд, подстегнув пошевеливаться. Покинув тронный зал, коренастый грамотей потерялся в коридоре.

Как только топот учёных сандалий стих, помазанник Света и Тьмы вздохнул еле слышно и протёр глаза. В силу преклонного возраста формальности феодальной жизни утомляли его донельзя. Особенно – на фоне катастрофы вселенского масштаба.

И всё же, с отцом Энрико они не закончили.

Герцог убрал руки со стола и уселся в своём драгоценном кресле вальяжнее некуда. Одарил ревнителя веры неприятной, жеманной улыбкой. Его поза сквозила осознанием собственной власти и безнаказанности.

Момент затянулся. И на то имелись причины…

Длительная пауза изрядно давила на разум Верховного Персекутора.

Он сопел и без конца шастал взглядом, пытаясь в телодвижениях Освальдо Барбина отыскать разгадку собственной судьбы.

Потомок Усмирителя Сарацин был на три головы ниже Верховного Персекутора – ещё и потому, что старость неуклонно сплющивала его ближе к бренной земле.

А вообще, потомки Синебрада просто-напросто деградировали. Всему виной политика и браки с влиятельными династиями Равновесного Мира: многие из них кривые и косые, прошедшие через хотя бы одно кровосмесительное поколение.

Барбины уже не были теми плечистыми богатырями, которыми покоряли Юг Илантии. Теперь они невзрачные, низкорослые и слабосильные физически сморчки. Если бы не титул, среди простых людей их род бы очень быстро прервался. Они бы попросту не смогли реализовать злобу, присущую их горячей крови. Пусть и разбавленной, но горячей!

Тем не менее, на фоне своих родственников и предков Освальдо стоял особняком.

Белая ворона.

Молва рисовала правителя Ларданов как праведного гармониста, каких на свете раз-два – и обчёлся.

Человеколюбца, который делал всё, чтобы территория, вверенная ему Противоположностями, не знала горечи нищеты. По крайней мере, повальной.

Даже можно сказать, этот Герцог слыл морализатором, насаждавшим правильные устои везде и всюду. Словом, образ имел для него немаловажное значение.

Как и Синебрад в стародавние времена, он держал иноверцев из Аль-Логеда в ежовых рукавицах. Единственное отличие: позволял им жить бок о бок с истинными почитателями Света и Тьмы, приносить пользу вопреки расхождениям в вере.

Недаром говорили, он – благороднейший среди благородных. Кроме того, в достаточной мере находчивый и сообразительный. Тонкие черты лица и широкий лоб как бы поддакивали этому портрету, что был дан феодалу его свитой.

Один лишь взгляд, безнадёжно тяжёлый взгляд, словно нерушимый кулак внеземного правосудия, выдавал его деспотичную натуру, характерную для власть имущих.

Сколько бы Освальдо Барбин ни пытался приблизиться к простому люду или хотя бы притвориться, он оставался вне круга сирых и убогих по праву своей знатной крови.

Герцог относился к вверенному народу также, как мальчишка с лупой – к муравьям на солнцепёке. Ибо знал: его воля вершит судьбы тысяч душ. Так оно и вышло в итоге.

И теперь, поскольку стена между Церковью и Престолом, поддерживаемая архиепископом, рухнула, как карточный домик, последние инквизиторы также попали в мглистые лапы его господства, данного Противоположностями.

Причём – совершенно бесповоротно.

Как продукт Церкви Равновесия, Верховный Персекутор ни в какую не мог что полюбить, что понять земных наместников Света и Тьмы над мирянами. Другого пошива люди. Себе на уме, кто бы что ни говорил.

Все они, начиная от самого императора Священной империи Луров и заканчивая благородными корольками вроде Барбина, были далеки от того романтичного образа, что предписывала Дюжина Столпов.

Тем не менее, эту роль сыграть кто-то праведнее просто не мог: ангелы во плоти не занимают престолы надолго, вытесняемые худшими из худших.

Малатеста считал, можно сколько угодно хаять феодала и ему подобных, сути вещей это не изменит. Пока твоя жизнь не попадает в поле интересов поистине «больших людей», о них можно и не вспоминать.

Но вот отец Энрико опять почувствовал себя никчёмной пешкой на шахматной доске. В ночь грязных слёз он хотя бы знал, за что сражался…

Величину личности определяет борьба за что-то, не за кого-то.

Те остаются в тени, как правило. Чем бы дитя ни тешилось…