Рыть стылую землю под Олдкаслом норманны не стали. Обычай требовал схоронить павших собратьев со всеми почестями. Все сотни тел, души с которых унесли Всеотцу валькирии на славный пир. Ногти должно было остричь, лишь бы в Рагнарёк не выплыл Нагльфар. Слишком долго в нынешних реалиях. Язычники с Севера спешили победить, ибо жизнь коротка; они же – спешили дальше, на Юг.

С убитых соплеменников сорвали все, что пригодится в нескончаемом походе вниз по карте. Их тела свалили в одну огромную гору и подожгли. Кислый дым поднялся над вулканом из плоти и крови, заметно поумерив аппетиты воронья.

Обуглившиеся кости не достанутся никому, кроме матери-Земли. Чёрным птицам оставалось довольствоваться лишь дохлыми ниренами. Благо, те были в изобилии. В плен язычники взяли только одного нирена, да и то ненадолго. Когда с погибшими северянами было покончено, конунг повёл выживших на Олдкасл.

Город уже был у ног норманнов. Последние защитники Восточной Нирении головы сложили в поле, отданные на растерзание падальщикам. Впредь путь варварам преграждали только стены. Хотя эта преграда являлась по большей части эфемерной.

Полагаться жители Олдкасла могли разве что на своих доблестных мужей. Теперь они остались одни. На растерзание дикарям. В стенах, скорее ограничивавших пространство их клетки, нежели оберегавших от напасти. Они буквально попали в безвыходное положение. Решение, принятое невпопад, сулило только смерть. Кто поумнее, понял это с лёту.

Запрутся горожане от северян, и те возьмут их измором. Легко и просто. К началу зимы их запасы провианта значительно истощились. Неделя или две – и половина жителей передохнет от голода ни за что, ни про что. Остальные не выдержат и откроют ворота, сами приползут на стёртых коленях к ставке конунга. Бессмыслица.

Норманны терпением не блещут – это знают все. И потому дикари не дали жителям прожить и нескольких дней. Дителаг рос веками. По мере того язычники учились. Тихим ходом прознали они и об осадных орудиях, которые дали им значительный скачок в завоеваниях. Захватчики стали брать город за городом.

Дня два, дня три – этого вполне достаточно, чтобы всем скопом выстрогать катапульты и натаскать камней. Стены Олдкасла будут разбиты. Гнев Севера зальёт его улицы, и горожане захлебнутся в крови.

Колесо времени сделает новый оборот, и история повторится вновь.

Мужчин свесят с карнизов, столбов и крон деревьев ногами вниз. Они, тюфяки изнеженные, бесполезны и мятежны – рабы из них никудышные. Только хлеб эти трэллы будут переводить почем зря.

Женщин – по крайней мере, пригодных – ждёт неволя. Кто в наложницы, кто в служанки, кто на продажу за Экватор сарацинам и паоссцам. Будут украшения дворцам тамошних господ, охочих до белой кожи, ясных глаз и светлых волос.

Их детей ждёт участь не лучше. Они податливые, будто глина в руках гончара. Дикари сломают их, вгонят в пучину безволия, лишат всякого достоинства, заставят смотреть себе строго под ноги, склоняя голову перед хозяевами.

Никакого иерархического вызова – и никогда. Так норманны заимеют себе трэллов, живые инструменты для возделывания земли на новых местах. Горе побежденным.

Лучшее для себя, что могли сделать жители Олдкасла, – это признать своё бессилие перед сынами льда и снега. Отворить норманнам ворота подобру-поздорову. Пока ещё не слишком поздно. Так они и сделали, приглашая любезно победителей пожинать плоды.

Вот только терпение дикарей уже было испытано затяжным походом в Восточной Нирении. Лорд Наррамор дерзнул выступить против конунга и потому был должен расплатиться по полной. А вместе с ним – и все его души.

– Я не лишал тебя выбора, – на ломаном ниренском заговорил конунг, обращаясь к пленнику. Феодал был ещё жив. Его оставили на потом.

Хозяин Олдкасла, связанный по рукам, увел взгляд в сторону. Его поставили на колени. Нацепили на него ошейник, будто на псину. Теперь он – вещь. Собственность вождя норманнов. Пасть настолько низко ещё надо постараться. И владыка Восточной Нирении делал всё, чтобы закончить вот так. Но то ли ещё будет!

– Сюда смотри! – буркнул богатырь и дёрнул за верёвку.

Наррамор свалился в грязь, будто весил не больше пушинки. Испачкался пуще прежнего. Поднялся на колени. Уставился на конунга. Взгляд феодала стал пуст, как никогда прежде. Он потерял свою землю. Золото. Своих людей. А скоро – и свою семью.

– Тебе предлагали подчиниться. И ты знал, чем все кончится, если откажешься. Гордыня затмила рассудок. Взялся платить – отплати сполна, – строго наказал вождь, чуть снисходительно улыбаясь в лицо лорду.

Он хотел, чтобы Наррамора с костями сожрало чувство вины. Своего добился.

Язычники зашли в Олдкасл. Они раздирали город на части, будто волки.

Три дня и три ночи. Веселью не было конца. Слезам и смертям – тоже. Кто родился тогда, будет клеймен ублюдком до самой могилы: норманны равнодушны к тем, кого наплодили в походах от взятых женщин.

Бесправная помесь. Трэллы – ни разу не люди. Собственность.

К рассвету четвертого дня в Олдкасле совсем перестал звучать язык ниренов. Судьба здешнего народца незавидна: кто помер мучеником, кто угнан из родных краев.

Вождь язычников созвал всех ярлов и конунгов, ему подчинившихся, на главной площади города. Надлежало собрать пену минувших дней – даром, что хмель шатал голову до сих пор. Его вассалы вели с собой свиту, свои хирды, которые также были достойны слышать волю конунга конунгов из первых уст.

Предводитель норманнов уселся на обрушившуюся каменную колонну. Укутанный в медвежьи меха, с густой бородой до нагрудника и увесистым полутораручным мечом, он и сам выглядел, как зверь. Янтарные глаза его, хоть и обладали теплым цветом, жгли морозом насквозь тех, на он кого смотрел.

За его спиной высился кол, залитый кровью. Местами черноватая была. На него насадили лорда Наррамора. Три дня и три ночи феодал наблюдал за бесчинствами дикарей. Семью порубили на куски и скормили собакам – его же собакам!

Лишь потом очередь в кои-то веки докатилась и до него.

Обтёсанный ствол берёзы пробился через задний проход сквозь все тело. А остриё выглядывало из раскрытого рта. Челюсти оттянуло донельзя.

Мученик сползал потихоньку вниз.

Дикари, засвидетельствовавшие казнь, помнили, как он кричал:

– Больно! Больна-а-а!..

Кричать-то кричал. Да недолго.

Лорд слишком суетился. Вот и пробило его быстрее, чем ждали язычники.

Эту чудовищную казнь северяне подглядели при дворе дельмеев, которым то проблемы доставляли, то служили верой и правдой. Раз на раз не приходится. Для многих всё решал вес золота. По крайней мере, так было до рождения конунга всех конунгов.

Внезапно похолодало. Стал идти крупный снег – медленно. Он припорошит кровь ниренов, которую пролили дикари.

Речь владыки Севера по Олдкаслу прокатилась раскатами грома. Словно говорил не он, а сам Всеотец, пожертвовавший одним глазом ради истины, ради силы.

– Свершилось пророчество, братья! – возвещал конунг всех конунгов. – Орм Сказатель не ошибался. Я привёл вас к победе. Наш закон держит Восток!

Особо пассионарные воины выхватили оружие. Стали чествовать вождя.

– Конунг Рериг! Рериг Объединитель! Слава конунгу всех конунгов! – гремели отовсюду голоса норманнов.

Среди них был и сам Орм Сказатель. Но провидец лишь улыбался блаженно, держась тенью в чёрном балахоне поодаль.

Рядом с непримиримым братом, сохранявшим хмурую мину: тот не видел для себя никаких поводов радоваться. И всё же, молодой воитель кивнул в знак уважения вождя и признания подвигов их рати.

Такие люди, как Рериг, рождаются не часто. Часто живут ярко и быстро гаснут, не оставляя за собой хоть сколько-нибудь соразмерных преемников. И кто знает, как долго союз норманнских племен продержится, когда его не станет. Но пока всё хорошо.

Конунг всех конунгов прожил полвека, оставаясь внешне сравнительно молодым и свежим. Что называется, пышет здоровьем. Неудивительно, сколь много для норманнов он успел сделать за это время.