КЛОДИЙ. Мое время либо прошло, либо не настало.
ЛОЛЛИЯ. Это громадная разница, друг мой, ее необходимо установить. В сущности, она и определяет, чего вы стоите.
КЛОДИЙ. Что делать, вы женщина практического ума, и в этом ваше очарование. Сюда идет Публий Сервилий, человек, лишь вчера увенчанный лаврами. Уж с ним-то, по крайней мере, все ясно.
ЛОЛЛИЯ. Вы отрицаете его дарование?
КЛОДИЙ (пожав плечами). Дион с его эпиграммами занимает меня больше.
ЛОЛЛИЯ. Клодий, оригинальничанье так же старомодно, как любовь к Горацию. Чем вас может занимать Дион – побойтесь Бога… Неудачник, изливающий свою желчь, ничего больше. Завтра или послезавтра его вышлют из Рима, и этим все кончится.
Появляется Публий Сервилий, высокий круглолицый римлянин, веселый и обаятельный.
Вот и наш триумфатор, обожествленный настолько, что ему нет смысла замечать смертных.
СЕРВИЛИЙ. Лоллия, вы славитесь умом, как могли вы это подумать? Именно теперь я буду замечать всех и каждого. Недоступность нужна, пока ты не признан. После признания к ней прибегает только болван. Привет вам, Клодий.
КЛОДИЙ. Привет и поздравления, Сервилий. Вы рассуждаете очень здраво.
СЕРВИЛИЙ. Я нуждаюсь в людях и не намерен их отпугивать. С успехом их могут примирить только несчастье или демократизм. Обзавестись какой-нибудь большой бедой, сами понимаете, себе дороже, зато демократизма во мне хоть отбавляй.
ЛОЛЛИЯ. Вот, Клодий, что такое человек современный.
СЕРВИЛИЙ. Кроме того, я по натуре доброжелателен. Никакого насилия над характером.
ЛОЛЛИЯ (кивнув на Клодия). Мы только что спорили. Наш друг расхваливал Диона.
КЛОДИЙ. Скорее, вы его бранили.
СЕРВИЛИЙ. Бедняга, он никогда не нравился женщинам. В конце концов, у него есть свои достоинства.
ЛОЛЛИЯ. Неужели вам не надоели его обличения? Вы действительно добрая душа.
СЕРВИЛИЙ. Что ж, когда у человека дурное здоровье, слишком заботливая жена и хроническая неудовлетворенность, он становится либо пьяницей, либо сатириком. Я рад, что встретил вас, Лоллия, вы мне необходимы.
ЛОЛЛИЯ (прерывая его). Одно мгновение. Клодий, вы видите там Цезонию. Скажите ей, что я жду ее вечером.
КЛОДИЙ. Слушаюсь. (Отходит в глубину.)
СЕРВИЛИЙ. Вам нужна Цезония?
ЛОЛЛИЯ. Мне не нужен Клодий. Нет, не вообще, а сейчас.
СЕРВИЛИЙ. Я так и понял.
ЛОЛЛИЯ. Вы остановились на том, что я вам необходима. В его присутствии вам пришлось бы объяснять – почему. А ведь у поэтов такое слабое воображение, когда дело касается обыденной жизни.
СЕРВИЛИЙ. Боже, как вы умны.
ЛОЛЛИЯ. Вы, конечно, просили бы меня прочесть ваши новые стихи.
СЕРВИЛИЙ. Верно. Но мне и в самом деле нужно ваше одобрение.
ЛОЛЛИЯ. Одобрение женщины? Зачем оно вам? У вас есть одобрение императора.
СЕРВИЛИЙ. Вы больше чем женщина. Вы – общественное мнение. Я хочу вас видеть. Мне кажется, со вчерашнего дня я получил надежду…
ЛОЛЛИЯ. Я все-таки женщина, и у меня слабость к победителям. Когда и где?
СЕРВИЛИЙ (задумывается). Когда и где?
ЛОЛЛИЯ. Быстро, Клодий уже идет.
СЕРВИЛИЙ. Вот проклятье, не дадут подумать…
ЛОЛЛИЯ. Вот и ваша жена… Может быть, посоветуетесь с нею?
СЕРВИЛИЙ. Вы знаете дом моего друга Энния Цинны, вблизи театра Марцелла?
ЛОЛЛИЯ. Разумеется.
СЕРВИЛИЙ. Завтра в полдень я буду там один.
ЛОЛЛИЯ. Хорошо. Вы не будете там один.
Вместе с Клодием к ним подходит Фульвия, жена Сервилия, полная краснощекая женщина, богато одетая.
Мой привет, Фульвия, мы поздравляем здесь вашего знаменитого мужа. Расскажите, что чувствует жена лауреата?
ФУЛЬВИЯ. Могу вам сказать, что я удивлена. Пожалуй, это самое сильное чувство. Посудите сами, свет не видел такого лентяя, как мой муж Сервилий. Все, что им написано, друзья мои, это мой пот, мои слезы, мои усилия. Дай ему волю, он бы только и делал, что кутил с приятелями и плел всякую чушь доверчивым дамочкам.
ЛОЛЛИЯ. Подумайте! Как обманчива внешность!
СЕРВИЛИЙ. Ты преувеличиваешь, жена.
ФУЛЬВИЯ. Все что угодно, лишь бы не работать. А на мне дом, на мне – поместье, и все это, видите ли, должно быть достойно его имени. Сам-то он человек беспорядочный, но порядок и чистоту обожает.
ЛОЛЛИЯ. Ах, Фульвия, к поэтам надо быть снисходительной.
ФУЛЬВИЯ. Вот-вот, говорите это при нем, для него подобные речи – мед. А все дело в том, что он родился под счастливой звездой, нашел женщину, которая из него сделала человека. Его счастье, что кроме меня никто не читает его черновиков.
СЕРВИЛИЙ. В конце концов, ты знала, на что идешь.
ФУЛЬВИЯ. Так вот всегда: ему главное – отшутиться. И при всем том он неприлично ревнив. Иногда я жалею, что не родилась кривобокой. Лоллия, вы непременно должны нас навестить. И вы, Клодий, – ведь вы еще не видели нашего поместья.
КЛОДИЙ. Чрезвычайно польщен. Лоллия, пора. (Супругам) До завтра у императора.
ЛОЛЛИЯ. До завтра. Прощайте, Фульвия. Прощайте, Сервилий. Мой привет вашему другу Эннию Цинне, который живет близ театра Марцелла.
СЕРВИЛИЙ. Он будет счастлив.
Охота тебе срамить меня и срамиться самой.
ФУЛЬВИЯ. Что нужно от тебя этой… кукле? Стоило Домициану нацепить на тебя венок, она уже тут как тут. Я знаю наперечет всех ее любовников. Можешь поверить, тебе нечем гордиться, ей важно одно: чтоб они были на виду.
СЕРВИЛИЙ. Видит небо, Фульвия, я покладистый человек, у меня легкий характер. Чего ради тебе нужно мне портить настроение и аппетит? Я-то ведь снисходителен и умею не замечать. Слава богу, терплю за столом твоего центуриона, хоть он болтлив, как старая баба, и твоего грамматика, хотя он не может связать двух слов. Живи, но дай жить другим.
ФУЛЬВИЯ. Негодяй, ты посмел сказать это честной римлянке? И лишь потому, что у нее есть бескорыстные друзья?
СЕРВИЛИЙ. «Честной римлянке»… При чем тут Рим, хотел бы я знать? Честной можно быть и в Афинах.
ФУЛЬВИЯ. Фарисей, лицемер, ты и в словах блудишь, как на ложе. Разве это не ты писал:
Нет таких дев на земле, чтоб могли они
с римлянкой спорить,
Римлянке только одной эта стыдливость дана…
СЕРВИЛИЙ. Ах, Фульвия, мало ли что я писал?..
ФУЛЬВИЯ (продолжает).
Нет, я ничто не сравню с римским носом
и с римской осанкой,
С римской глубокой душой, с римским
открытым лицом…
СЕРВИЛИЙ. Что ж ты думаешь, я и в самом деле так глуп, чтобы считать римские носы вершинами цивилизации?
ФУЛЬВИЯ. Ну, дождешься ты у меня! Когда-нибудь я встану у храма Юпитера и крикну: «Люди, не верьте ему! Он лжет!»
СЕРВИЛИЙ. Почему бы тебе не избрать для этого Большой Рынок?
ФУЛЬВИЯ. Со вчерашнего дня ты забыл, что обязан мне всем!
СЕРВИЛИЙ. Забудешь, как же. Ты твердишь это с утра до вечера. И довольно! Сюда идет Мессалина. Не хватает мне попасть на язычок ее мужу…
Входит Мессалина, жена Диона, полная женщина с постоянно озабоченным лицом.
ФУЛЬВИЯ. Мессалина, мой привет. Вы кого-то ищете?
МЕССАЛИНА. Привет и вам. Вы не видели моего Диона?
ФУЛЬВИЯ. Нет, к несчастью. Он, верно, бродит один и обдумывает свои эпиграммы.
СЕРВИЛИЙ. Уж будто он пишет одни эпиграммы. Он талантливый человек, и, бесспорно, его занимают значительные сюжеты.
МЕССАЛИНА. Не знаю, что его там занимает, только ночью он не давал мне спать, так он кряхтел. У него было колотье в левом боку, и я смазала его коринфской амброзией.
ФУЛЬВИЯ. Хиосская настойка верней, дорогая Мессалина. Ее и Филимон рекомендует.
МЕССАЛИНА. Не верю я врачам, и все тут. Напускают на себя умный вид, а знают столько же, сколько мы.
ФУЛЬВИЯ. И все-таки – обратитесь к Филимону.
МЕССАЛИНА. Ну его; говорят, он берет за визит не меньше тысячи сестерциев. Пусть уж лечит знатных господ, а нам он не по карману.
