– Невероятно! Он осмелился?
– Значит, воля цезаря была такова.
– Разумеется, его позвал император.
– В конце концов, он прав, Сервилий – полезный человек.
– Однако он писал Луцию хвалебные песни.
АФРАНИЙ. Да, но ведь это его профессия…
ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. В самом деле, каждый делает что может. – Тише… Вот он и сам…
Появляются Сервилий и Фульвия. Их радушно приветствуют.
АФРАНИЙ. Привет, Сервилий, привет, Фульвия. До чего нам всем приятно вас видеть.
ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Давненько вас не было. Как здоровье?
СЕРВИЛИЙ. Бедняжка Фульвия что-то хворала…
ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Но ничего серьезного, надеюсь?
СЕРВИЛИЙ. Нет, чисто женское. Уже все в порядке.
АФРАНИЙ. Надо отпраздновать ее выздоровление. Завтра вы обедаете у нас.
ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. А послезавтра – у меня!
ЛОЛЛИЯ. Фульвия, радость моя, вы уже здоровы?
ФУЛЬВИЯ. Лоллия, я стосковалась по вас.
Они бурно целуются. Мужчины окружают Фульвию.
СЕРВИЛИЙ (улучив мгновенье, еле слышно обращается к Лоллии). Не знаю, как Фульвии, а мне вас действительно недоставало.
ЛОЛЛИЯ. Занятно – оказывается, я рада вас видеть.
СЕРВИЛИЙ. Это правда?
ЛОЛЛИЯ. У вас красивая голова – было б жаль, если б вы ее потеряли.
СЕРВИЛИЙ. Представьте, мне тоже. Красивая или нет, я к ней привык. (Еще более понизив голос.) Как поживает мой друг Дион?
ЛОЛЛИЯ. Это все, что вы хотели спросить?
СЕРВИЛИЙ. Есть еще вопрос – когда мы увидимся?
ЛОЛЛИЯ. Приходите позавтракать со мной, если вам удобно.
СЕРВИЛИЙ. Вы – великая женщина, я это знал.
Уходит вместе с Фульвией.
АФРАНИЙ. Что ни говорите, а без Публия Сервилия Рим не Рим.
ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Друг мой, вы даже не предполагаете, как вы правы.
АФРАНИЙ (самодовольно). Мой ученый секретарь – умнейший из вольноотпущенников, а послушали б вы, сколько раз на дню он говорит, что я прав.
ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН (прикладывая палец к губам). Мессалина!..
Входит Мессалина. У нее, по обыкновению, растерянный, озабоченный вид.
Привет, достойнейшая!
МЕССАЛИНА. Бога ради, вы не видели Диона? Я его потеряла.
ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Я всегда говорил, что Диона надо держать в руках.
МЕССАЛИНА. А я всегда говорила, что здесь семейному человеку не место. Слишком много тут потаскух. (Видит Лоллию.) Ах, Лоллия, и вы здесь? Не встречался ли вам мой муж?
ЛОЛЛИЯ. Может быть, и встречался, Мессалина, не помню. У меня уже в глазах рябит от чужих мужей.
Обе уходят в разные стороны.
ПОЛНЫЙ РИМЛЯНИН. Идет Дион, я исчезаю…
ПЛЕШИВЫЙ РИМЛЯНИН. Я с вами, Танузий.
АФРАНИЙ. Гуляй, паршивец, недолго тебе разгуливать. (Уходит.)
ГОЛОСА. А он изменился…
– Щек у него совсем не стало…
– Должно быть, он все-таки что-то чувствует…
– Ну вот еще… Он всегда был таким…
Зал заметно опустел. Появившийся Дион подходит к стоящему в дверях Бибулу.
ДИОН. А, приятель, ты здесь?
БИБУЛ. Я – на дежурстве. Меня сменит третья стража.
ДИОН. Ну как служится?
БИБУЛ. Что тебе сказать… Благодаря твоей защите цезарь простил меня за то, что я видел его в тот день. Но похоже, мне в самом деле стоило покинуть Рим.
ДИОН. Ты так думаешь?
БИБУЛ. Да и тебе со мной вместе.
ДИОН. Почему же?
БИБУЛ. Он так смотрит на меня, что я тревожусь о тебе.
ДИОН. Не волнуйся, ничто мне не угрожает. (Живо.) Прошу тебя, стань-ка за дверь, приятель.
Бибул выходит. Дион стремительно бросается к показавшейся Лоллии.
Я вас не вижу какой уж день…
ЛОЛЛИЯ. Это вы?! Вы меня испугали…
ДИОН. Простите… но стоит мне прийти к вам, и я узнаю, что вас нет дома.
ЛОЛЛИЯ. Мой дорогой, у меня много дел, вам-то это известно. Слава богу, мужа у меня нет, и я могу себе это позволить.
ДИОН. Лоллия, не пытайтесь казаться такой несокрушимой. Я знаю вас лучше, чем вы себя сами. Вы – беззащитное существо.
ЛОЛЛИЯ (ошеломлена). Мой друг, вы все-таки ненормальны.
ДИОН. Может быть, поэтому я вижу то, чего не видят другие. За вашей деловитостью кроется усталость, за общительностью – одиночество. Вас окружает мир, мечтающий вас проглотить, ведь красота не вызывает здесь иных желаний. Вы беззащитны, Лоллия, и я призван вас защитить.
ЛОЛЛИЯ (холодно). Подумайте, как защитить себя, смешной человек. Сдается мне, самое время об этом подумать. (Уходит.)
ДИОН. Я ее обидел… но чем? (Задумывается.)
Похоже, она меня не любит.
КЛОДИЙ. Он тебя не любит, это важней.
ДИОН. Кто?
КЛОДИЙ. Домициан.
ДИОН. Неужели и ты считаешь, что любовь господина важнее любви подруги?
КЛОДИЙ. Чудак, твоя жизнь в опасности. Об этом шушукаются все гости.
ДИОН. Вот как?
КЛОДИЙ. Каждая сплетница в городе это знает. Только ты глух и слеп.
ДИОН. Так ты предупредил меня? Спасибо.
КЛОДИЙ. Я не понимаю твоей усмешки.
ДИОН. Ты очень достойный человек, Клодий, ведь у тебя нет желания творить зло. Ты очень честный человек, Клодий, когда тебе не хочется произнести правду – ты молчишь. Ты очень умный человек, Клодий, – ты не станешь биться за безнадежное дело. Ты очень счастливый человек, Клодий, – проживешь сто лет и умрешь с гордо поднятой головой. Спасибо тебе – и прощай.
КЛОДИЙ. Ты несправедлив, не я тебя предал, а Домициан.
ДИОН. Домициан не вечен.
КЛОДИЙ (махнув рукой). Ах, Дион, уходят тираны, а тирании остаются.
ДИОН. Рухнут и тирании.
КЛОДИЙ. Ты все еще веришь в это?
ДИОН. Иначе не стоило бы родиться на свет. А ведь все-таки это великая удача – родиться.
КЛОДИЙ. Дион, пока не поздно – уйди.
ДИОН (взорвавшись). Удивительный человек, ему лишь бы уйти! Не видишь ты, что ли, – Рим выжил из ума. Что ни день, все те же бодрящие новости: кого-то судили, кого-то казнили; что ни день – что-нибудь запрещается: сегодня говорить, завтра – думать, послезавтра – дышать. Мало того, к границам двинулись легионы, в любой миг мы можем оказаться «воюющей стороной». Об этом сумасшествии ты уже слышал? С песнями и плясками мы идем в бездну! Словом, отвали, мне нужен Домициан.
КЛОДИЙ. А ты ему – нет. Он беседует с мошенником Сервилием, за которого ты же хлопотал.
ДИОН. Гуманнейший, ты меня осуждаешь за это? Я не просил цезаря венчать его новыми лаврами, но у меня есть слабость – терпеть не могу, когда рубят головы.
КЛОДИЙ. Тогда позаботься о своей. Прощай.
Хочет идти, но в этот миг, сопровождаемый всеми присутствующими, в зал входит Домициан.
ДОМИЦИАН. Ну, милые мои подданные, недаром я вас сегодня собрал. День, безусловно, торжественный, исторический, можно сказать, день. Потому что сейчас, пока мы с вами тут веселимся, наслаждаясь избранным обществом, к легату Саллюстию скачет гонец с приказом обрушиться на сарматов, а заодно и на свевов, естественно, во имя достоинства и безопасности Рима. Что говорить, проявили мы немало терпения, однако и терпению приходит конец.
ГОСТИ. Слава цезарю!
– Слава воинам!
– Слава тебе, Государь и Бог!
ДОМИЦИАН. Чем вот прекрасны такие часы? А тем, что хоть и не очень как будто люди похожи друг на друга, а тут все различия исчезают, и остается только любовь к отечеству. Большое дело эта любовь, священное, можно сказать, чувство. Взгляните на какого-нибудь простодушного менялу – немало я их встречал в скромной своей юности, на Гранатовой улице, – что, казалось бы, может его волновать, кроме драхм и сестерциев? А услышит он, например, о победе бодрых наших солдат, и плясать готов добряк от радости, и вина выдувает неимоверное количество, и кричит во всю мочь патриотические речи – словом, становится другим человеком.
