— С одной стороны, я не должен с тобой это обсуждать. С другой же, ничего скрывать не хочу. Обучение курсантов — это одно, а все что осталось там, за забором, это другое. Сейчас вы мои люди, а значит, тоже должны это знать. У меня в контрразведке есть один старый товарищ, так вот он «по дружбе» подкинул мне очень любопытную информацию. Вкратце, без подробностей, но все же… Тобой заинтересовалась иностранная разведка!

— Ух, ты! — тут я реально удивился. Действительно, весьма неожиданный поворот. — Американцы? Мной? Да с чего бы?

— Вот-вот… — тот посмотрел на меня изучающим взглядом. — Как и почему, не знаю. Были приняты меры, информацию передали куда нужно. В комитете на этот счет есть отработанные решения, они знают, что делать. Но у меня к тебе закономерный вопрос… И раз уж я с тобой откровенен, то и ты проясни ситуацию. Чем сержант советской армии заинтересовал американскую разведку? Какое это может оказать влияние на то, чему мы вас тут обучаем?

— Товарищ майор, вы так свободно об этом говорите… Как будто за хлебом в гастроном сходить. Да от самой этой информации уже голова кругом. Меня так могут и из группы выгнать?

— Громов… — вздохнул он. — Ну, наверное, я на этом месте тоже не случайно оказался, да? Есть свои таланты, поэтому вижу, что ты из себя представляешь. Будь сейчас на твоем месте тот же Корнеев, я бы такого разговора с ним не вел. С тобой по другому. У тебя хорошая репутация. Так почему же американцы пытаются получить по тебе информацию? Зачем?

Я сразу же вспомнил про агента ЦРУ, которого пытался вывезти на мотоцикле из афганского кишлака в ущелье. Жаль эта скотина тогда подохла… А больше я с американцами, вроде бы, дел не имел. Ну, в этой жизни уж точно!

— Даже не знаю… — пробормотал я. Здесь я был максимально честен. — Я вроде нигде не светился! А точно речь обо мне?

— Ну, ты же у нас Максим Громов? — невесело усмехнулся офицер. — Шестьдесят пятого года рождения! Из города Батайска Ростовской области… Ну?

Я задумчиво кивнул. Все так.

— Нет, я не знаю ничего такого, за что меня можно было бы подцепить.

Тот выслушал, едва заметно кивнул головой.

— Хорошо, именно это я и хотел услышать. Есть еще кое-что… Перед тем, как началось ваше обучение, у меня был серьезный телефонный разговор с капитаном Игнатьевым, он мне многое рассказал. Группа-то собиралась не просто так, всех тщательно проверили. А тебя — особенно. Недавно, мне позвонил офицер КГБ, некий майор Кикоть. Он задавал по тебе любопытные вопросы. Много вопросов. Не находишь, что тут какое-то странное совпадение?

— Знаю этого офицера. Он давно на меня зуб точит.

Карев вздохнул.

— Ладно, свободен!

Я вышел из кабинета майора Карева, отправился обратно в казарму. Но не дошел.

На контрольно-пропускном пункте что-то происходило — ворота были открыты, наряд бегал туда-сюда. У входа стоял дежурный УАЗ.

Бродить где попало по территории учебного центра было нельзя, но если сделать морду кирпичом и целеустремленно идти к в нужном направлении, никто тебя не остановит. Главное, на пути патрулю не попадаться. Вот я и пошел к КПП.

Оказалось, что только что с задания вернулся наш переводчик Урду. Вот только его отказывались пропускать на территорию. В чем была причина, я так и не узнал — Иванова посадили в дежурный УАЗ и куда-то увезли. Только я его и видел.

— Четверо уже здесь! — вслух заметил я. — Половина команды. Где же остальные?

До самого вечера было тихо. Мы с Пашей отправились бегать, а заодно хотели размяться на спортивном городке, что был перед казармой. На нем было все, чтобы не заскучать. Потом случился ужин. Старший инструктор дал отбой, сбора на семь часов не было — видимо появилась какая-то иная срочная задача.

После отбоя, примерно в двенадцать ночи в комнату ввалилось сразу двое — Хорев и Смирнов. Оба навеселе, в хорошем расположении духа. Естественно разбудили, стало не до сна.

Оба задание выполнили, потому что действовали вместе. Что именно за задание они отказались говорить, якобы им Карев приказал не распространяться, но мне показалось, что они темнят намеренно.

— А где же Кэп? Что-то он задерживается! — заметил Шут, глядя на часы. — Вот вот закончится третий день. Может, случилось чего?

— Не думаю! Игнатьев офицер опытный… — ответил я. — К тому же, сроку всем дали одинаково, от трех до пяти дней. Это мы, скорострелы, за полтора управились…

— А что если он вообще не участвовал в этих «скачках»? — предположил Хорев.

Виктор Викторович Кикоть сидел у себя на кухне и читал копию отчета. Читал и не верил своим глазам.

Само собой выносить служебные документы из конторы, было запрещено, но он сделал это тайно. Все равно никто проверять не будет, да и копия была незарегистрированной.

Исходя из этого, стало ясно, что советской контрразведкой был перехвачен кодированный телефонный разговор между неким Томом и Джоном. Из чего аналитиком был сделан вывод, что американская разведка говорила о младшем сержанте советской армии, Громове Максиме Сергеевиче. Достоверно понять, что именно имелось в виду, не представлялось возможным, ввиду того, что была перехвачена только часть разговора.

— О, как! — удивленно хмыкнул Кикоть, подняв глаза к потолку.

Следующие несколько часов он провел в раздумьях. Сидел, пил кофе, иногда курил, накидывал схемы, варианты… Исчеркал несколько листов бумаги, бросал их в мусорное ведро. И никак не мог прийти к выводу — на кой-черт им сдался младший сержант? Да, Громов был странным парнем, но не мог знать ничего важного. Просто не мог. Или все-таки мог?

Сделать правильный вывод было нельзя, все по той же причине. Из этого, теоретически можно было допустить, что Громов может быть их агентом, который «потерялся» и перестал выходить на связь. Тогда все сходилось. И его прошлое и всевозможные навыки и достижения. Конечно, версия отчасти притянута за уши, но не сложно догадаться, что для Виктора Викторовича такая «правда» была чем-то вроде красной тряпки для быка. Он мигом вцепился в это дело, пошел на нарушения — хотя полковник Афанасьев ему таких полномочий не давал.

Более того, новый, 1986 год у майора начался не очень. Еще в конце декабря он заболел двусторонней пневмонией — лег в госпиталь на целых полтора месяца. По конец, у него неожиданно воспалился аппендицит, который успешно удалили. Соответственно, еще две недели он провел в лечебном учреждении. Никто из коллег ни разу не справился о том, как у него здоровье. Семьи и Виктора не было, а с родственниками он связь не поддерживал. Неприятно, но он привык быть в одиночестве.

Когда же Кикоть наконец-то вышел из госпиталя, то с удивлением обнаружил, что его уже заменили другим офицером и тот показывал кое-какие результаты. Вопреки ожиданиям, восстанавливать майора никто не стал, его мягко спихнули на нижестоящую должность. Это он уже потом узнал, что его место занял генеральский сынок.

Потом майора сместили ниже еще раз. Все, что ему теперь поручали, было мелким, не заслуживало внимания и больше подходило под категорию «всякий мусор». Само собой офицера это нисколько не радовало — он считал, что он гораздо выше этого. И это действительно было так, заслуг у него было достаточно. Тем не менее, Виктор Викторович знал, что многие коллеги смотрят на него косо. Его просто терпели, потому что человеком он был хоть и целеустремленным, но неприятным. Даже по меркам КГБ. Да он и сам ни с кем особо не общался, считал все нюансы временным явлением.

Но время шло, а ничего не менялось. Зато то рвение, с которым он вцепился в уже прикрытое дело Громова, продолжало нарастать. Он еще дважды пробовал поговорить с начальником, но тщетно. Во второй раз получил выговор от полковника Афанасьева за необоснованное упорство. Как выяснилось, младший сержант Громов комитет больше не интересовал. Вообще. Потому что так коллеги из ГРУ сказали. И только сам Кикоть все еще был полон решимости «разбить» этот крепкий орешек.