Мне даже его жалко стало, но я засунул это чувство подальше – мне бы отца-академика, способного пристроить меня на курсы и в университет, да я б горя тогда не знал. А Виталик кривлялся, корчился, жаловался и оттого отталкивал от себя – ему предложенное было не годно, а я бы в кинутую кость вгрызся, разломил клыками пополам и проглотил не пережевывая. Мне бы отца-академика, а не отца-алкоголика, и жизнь бы наладилась. Но предстояло карабкаться самому, а Виталика я осуждать не мог. Он на морду скорее режиссер, нежели врач.

Пусть наше знакомство с ним и было беглым, но почти сразу сложилась маленькая традиция: после курсов мы стояли под знаком, курили, и он рассказывал мне о программе первого курса. Я жадно, губкой, впитывал знания хотя бы через него и потом исследовал это в библиотечных энциклопедиях.

«Ты только на сайте посмотри, когда документы принимать начинают, – предупредил он меня. – А то еще пропустишь».

Поэтому я и сидел в этой библиотеке, тыкая в объемные клавиши на клавиатуре, и изучал сроки приема и «прочую полезную информацию для поступающих». Средний балл в прошлом году был высоким. С плохо сданной биологией мечтать не о чем, но я все равно мечтал.

Телефонная трель прорезала библиотечную тишину неожиданно, я вздрогнул, но быстро достал гаджет из кармана. Звонил Виталик.

– Результаты пришли! – без приветствия крикнул он в трубку, и его бойкий, звонкий голос сильно ударил по ушам. – У меня семьдесят пять по химии! Думаю, я хорошо написал биологию и точно поступлю! А у тебя?

– Еще не знаю, – отозвался я, сглотнув завистливый комок. – Надо до школы сбегать. Там результаты обещали вывесить.

– Позвонишь потом?

– Обязательно, – я не стал прощаться и скинул звонок.

Нажав на красный крестик, я закрыл все страницы и выключил компьютер, который перестал работать гораздо охотнее, чем начинал. На всякий случай выдернув шнур из розетки, я направился к выходу, вежливо попрощался с библиотекаршей и вышел. Для июня было жарко. Как выяснилось, в библиотеке я просидел долго: часы в холле на выходе показывали почти одиннадцать, а мать согласилась посидеть с Вадей только до часу, поэтому стоило поторопиться.

Сначала я шел медленно, но по мере приближения к школе все ускорял шаг. В ворота уже почти забежал, но у крыльца остановился, боясь подойти к стенду, скрытому за стеклом. Там уже висели результаты по химии: нас сдавало не так много человек, поэтому все влезли всего на один листочек. Подойдя ближе, я сразу взглядом скользнул к концу – с фамилией Царитов я был или последним, или предпоследним.

Цифра «100», стоящая в графе рядом с моей фамилией, сбила меня с толку, а сердце ухнуло вниз. Этого не могло быть – учительница в шутку называла меня гением химии, но получить результат в сто баллов не рассчитывал никто. Я даже моргнул несколько раз, думая, что посмотрел куда-то не туда и сто баллов получила Яковлева, все-таки оказавшаяся в списке после меня. Но нет. «100» стояло напротив моей фамилии ошеломляющим результатом, наградой и воздаянием за все нервы, страдания и бессонные ночи.

– Пиздец, – пробормотал я. – Просто пиздец.

Все другие слова остались за гранью сознания, я нервно прокусил губу и почувствовал на языке металл. Теперь мне бы хватило даже шестидесяти по биологии, потому что русский язык я сдал на восемьдесят четыре. И я мог хотя бы попытаться претендовать на бюджетное место.

– Виталя, сто! – заорал я в трубку, как только Виталик ответил на мой звонок. И, видимо, крикнул так громко, что дедулечка, идущий впереди, чуть не выронил от неожиданности тросточку. – Сто баллов! Максимум!

– Не может быть, – теперь настала очередь Виталика глотать завистливые комки. – Как такое получилось? Никто не может так получить… Может, сбой…

– Сам ты сбой, придурок! – весело оборвал его я. – Теперь можно хотя бы попытаться подать документы на бюджет! Давай, увидимся в универе, как придет биология!

Я так широко улыбался, идя по улице к дому, что мне казалось, лицо вот-вот треснет пополам, по горизонтальной линии, но я никак не мог стереть это глупое, счастливое выражение лица. Даже бубнеж матери о том, что я пришел чуть позже часа дня, не испортил настроения: я счастливо подхватил капризного Вадика на руки, и его нытье меня не бесило. Я чмокнул его в лоб, усадив на высокий стул, и начал разогревать суп. Сын, чувствуя повисшую в воздухе радость, притих, заинтересованно глядя на меня, крутящегося у плиты. Сто по химии. Может, не такой уж я и булыжник?

***

Биология пришла через неделю, и семьдесят пять баллов меня вполне устроили – я думал, что написал хуже, но теперь сумма баллов за все экзамены позволяла хотя бы попытаться. Даже без малой медицинской академии. Вадик путался под ногами, пока я собирался в институт, отглаживая единственную белую рубашку с выпускного. Это, конечно, был атавизм – приходить подавать документы при параде, потому что баллы все равно считаются автоматически и от твоего внешнего вида решение приемной комиссии не зависит. Но я все равно хотел выглядеть парадно. Черные брюки, отцовские, великоватые, струились по ногам, и их пришлось чуть подогнуть во внутрь, чтобы они не волочились по асфальту. Правда, удобных туфель не нашел, и я натянул кроссовки. Решил, что выгляжу смешно, и переоделся в джинсы. Но белую рубашку все равно оставил, пусть она и спряталась под олимпийкой из-за мрачной позднеиюньской погоды.

– Вадь, отойди, мне выйти надо, – умоляюще попросил я сына, вцепившегося в мою штанину детскими, маленькими, но такими сильными пальчиками. – Я скоро вернусь. Пойдем гулять. Ну, я же обещал тебе!

– Не уходи, – заныл он. – Деда злой.

Я фыркнул и насильно отцепил его пальцы.

– Он ничего тебе не сделает. Сиди в комнате. Мне уйти надо, Вадь. В институт документы отдать. И я вернусь через пару часов. Ну, понимаешь?

Он хлопал длинными телячьими ресницами и так быстро моргал, в глазах – доселе сухих – начали собираться слезы. Всхлипнув, Вадик плюхнулся в чистых домашних штанишках на пыльный придверный коврик и завыл. Я еле держался от того, чтобы не пнуть его, заставив подняться и отойти.

Из кухни послышался шум – звон ударяющегося донышка бутылки о стол на фоне голоса диктора из выпуска новостей. Вадик привлек слишком много шума. Я хотел улизнуть незамеченным, не оправдываясь ни перед кем, но тень отцовской фигуры, отброшенная в коридор, громкоголосо говорила о том, что он выдвигался в коридор.

– Куда намылился? – удивился он, обведя пьяным взглядом прихожую. – А выблядка своего на кого оставляешь?

– Ну что ты, я посижу, – за ним впопыхах из кухни вышла мама, прижимая к груди вафельное заляпанное полотенчико, которым протирала посуду. – Игорю в институт надо, он экзамены хорошо сдал, теперь учиться будет.

Мать, конечно, забегала далеко вперед. Еще никакого решения приемная комиссия не приняла, баллы других абитуриентов не считала, а меня уже записали в поступивших на бюджет. Я не был суеверным, но не хотелось говорить «гоп» раньше, чем перепрыгнуть это громоздкое, пугающее высотой препятствие. Отец, хмыкнув, пьяно оперся локтем о косяк двери, привалившись к нему. Я сжал пальцы в кулаки и в голове начал считать до десяти, лелея надежду выдохнуть, успокоиться, не сорваться. Смрадный алкогольный запах уже просочился по всему коридору, и я завидовал Вадику, сидевшему все в той же пыли, между заношенными ботинками, и делавшему вид, что все происходящее его вообще не касалось. Он – двухлетний малыш с длинными ресницами – сам по себе, остальные – сами по себе.

– И что, в мед пойдешь? – наконец выдал отец. – Будешь еще шесть лет на нашей шее сидеть вместе с этим? Работу он найдет, на пару недель всего переедет. Ума хватило дите сделать, а теперь что? Сдулся?

– В мед пойду, – холодно бросил я, сунув сжатые в кулаки руки в карманы. – Выучусь, стану врачом, как всегда мечтал. Буду подрабатывать по ночам. Точно не сопьюсь, как ты.

– Игорь, – предупредительно, опасливо позвала меня мать. – Иди уже. Все взял? Аттестат? Паспорт?