– Не повесил, – я опрокинул еще стаканчик. – Толпа просто. Народу в комнатке три на три слишком много.

– Виталька популярный, – Даша встала рядом, потеснив пацаненка из параллельной группы, и я пожалел, что он оказался таким мягким, уступив ей место. – Хочешь, уйдем отсюда?

– Мы на празднике, – напомнил я. – Пошли-ка лучше к имениннику.

Я не хотел оставаться с ней наедине. Она почему-то – непонятно и для меня! – решила, что у нас может что-то получиться. Ее не пугал Вадик, вернее, она о нем даже не вспоминала, вероятно подумав, что благодаря игнорированию проблема молодого отцовства может рассосаться сама собой. Ее не пугало даже то, что я с трудом вспоминал ее имя, типично распространенное, не выделяющее ее среди остальных. Она настырно сжимала мою ладонь, и мне не хотелось ее обижать, но я все-таки вытянул пальцы из цепкого захвата маленькой руки.

– Ну, что такое? – она вздохнула. – Мне казалось, я тебе нравлюсь.

Гиблое дело – разводить на откровенность после полбутылки водки, когда язык с мозгом уже плохо связан нейронными связями, но я старался держать все грубости внутри. Она хлопала длинными ресницами, накрашенными синей праздничной тушью, делала губки бантиком, словно это было сексуально, и не сводила с меня глаз.

– Даш, – я сжал пластиковый стаканчик, и остатки алкоголя выплеснулись на ковер. – У нас ничего не будет.

– Почему?

– У меня сын, – напомнил я. – Готова стать матерью в восемнадцать?

Причина была не в сыне, но им я легко и почти без стыда прикрылся. Никакая девчонка не захочет стать матерью в восемнадцать. А я не хотел встречаться с ее навязчивостью, граничащей с прилипчивостью, с ее доступностью и дурацким забавным носом.

– А если готова? – она бросала вызов. Подалась грудью вперед, опять приоткрыла рот и крепко схватила мою руку.

– Не готова, – с нажимом повторил я. – Он орет, плохо спит и отбирает хлеб у голубей. Невеликая радость – следить за ним.

– Вместе легче, – Даша почувствовала мою ложь и пыталась продавить меня на правду. – Давай хотя бы попробуем?

Терпение закончилось, как в топливомере: загорелась лампочка о недостатке, и стрелка резко упала ниже нуля. Я вырвал ладонь из ее захвата резче, чем хотелось, и развернулся. Праздник за спиной превратился в фон – алкоголь усилил концентрацию на собственной злости, и на остальное стало наплевать. Даша даже отшатнулась, видимо, напуганная моей резкостью. Я схватил ее за плечи, легонько потряс, и голова ее мотнулась как у китайского болванчика – вперед-назад.

– Ты мне не нравишься, – обрубил я жестко. – Совсем. Как тебе еще сказать мягко, чтобы ты поняла?

– Но мы спали.

Аргумент ударил под дых, и я не сразу нашелся. Раздражали ее убеждающе-успокаивающий тон и тотальное неуважение к самой себе.

– Это было раньше, – невнятно пробормотал я. – И я сейчас не готов к отношениям. Совсем.

Нас прервали. Потеснив у подоконника всех, Леша – наш одногруппник – высунулся в форточку, а потом его вырвало. Концентрация алкоголя на одного человека становилась все сильнее, а бутылки, выставленные вдоль стены, не заканчивались. Леша блевал долго, и Виталька держал его за штанину, успокаивающе похлопывая по бедру. Даша отвернулась. Я слушал рвотные позывы, замерев в ожидании окончания.

– Живой? – Виталик сдернул Лешку, вытиравшего губы, с подоконника. – На, запей.

Он всунул ему в руку стаканчик, наполненный пивом, и Леша опрокинул его в два глотка. Щеки зарумянились, взгляд ожил, и они снова ринулись в галдящую толпу. Кто-то включил Профессора Лебединского, девчонки клянчили врубить им «Тату».

Даша так и стояла замерев. Выпустив ее плечи, я пошел в центр комнаты в надежде, что там она меня не достанет. Она и правда осталась у подоконника, достала пачку сигарет и закурила – а потом я отвернулся, решив в ее сторону больше не смотреть. Виталик отплясывал под «Я танцую пьяный на столе», действительно взобравшись на стол, все орали песни не своим голосом, кто-то попадал в такт, кто-то – нет, но это не волновало. Тряся головой в такт музыки, я налил еще, опрокинул в себя водку и пошел к выходу.

– Ты вернешься? – Виталик окликнул меня, возвышаясь над всеми.

– Вадика посмотрю и приду! – пообещал я, зная, что не вернусь, но он этого и не заметит.

В коридоре Лебединский стал тише, общий гвалт – тоже, но в комнате, где находился Вадик, наверняка слышно было сильно. Толкнув деревянную дверь, я обнаружил сына, безмятежно сопящим под покрывалом. Убрав пару кудрявых, как у Лалы, прядок с его лба, я мягко поцеловал его в щеку, но он даже не проснулся. Только перевернулся на другой бок и натянул на себя покрывальце до подбородка, стремясь спрятаться от раздражающего фактора – меня.

Вадик не просыпался, а значит, его вполне можно было брать на любые праздники, даже на самые громкие. Ведь всегда найдется соседняя свободная комнатка, где сможет разместиться дите.

– Ну спи, спи, – я распахнул форточку и здесь, достав пачку отцовских сигарет. Затянувшись, я уселся на подоконник, стряхивая неприлично быстро появлявшийся пепел прямо на пол.

2012-й год, Москва

шесть лет спустя

– Я вообще не понимаю, почему мы должны какому-то там молодому поколению читать лекции. Да у нас в приемной комиссии отбоя нет! – староста возмущалась, а куратор, стоявшая перед нашей выпускной группой и, судя по ее лицу, едва сдерживавшая раздражение, сцепила пальцы в замок.

– Не переломитесь, – сухо обрубила она. – Частный московский лицей. Запросили парочку студентов, чтоб рассказали выпускникам о лечебном деле.

– У нас огромный конкурс… – упорствовала староста.

Я перестал слушать их ругательства, уткнувшись в небольшой сенсорный телефон, появившийся у меня не так давно – до этого ходил с кнопочным. Признаться честно, это была заслуга Витальки – он с бескомпромиссной отдачей вручил мне его в подарок на День рождения. Смущенный, но покоренный, я не смог отказаться от него и относился очень трепетно – прятал от мороза, боясь, что гаджет выскользнет из рук на лед; не давал играться Вадику, хотя сын так и тянул к нему детские пальцы; не показывал отцу, боясь, что тот в пьяном угаре разобьет ценный подарок.

– Установил игрушку, похожую на тетрис, – шепнул я Витальке, показав достигнутый сотый уровень. – Вообще затягивает, особенно когда в метро долго едешь или ждешь Вадика с детской площадки. Кайф.

– Есть еще типа змейки, – он, не отрывая взгляд от экрана, потянулся к телефону. – Хочешь, скачаю?

– Давай! – я, свернув уровень, с легкостью отдал ему гаджет. – А че, прям тут можно?

– Мобильный интернет же есть у тебя?

– Был, – теперь я пытался посмотреть в телефон из-за Виталькиной руки. – Проверь, если деньги еще не кончились, должен работать.

Интернет действительно тянул, пусть и слабенько, даже несмотря на то, что мы сидели у окна. Виталька копался в куче разных ссылок, а я так заинтересованно наблюдал за ним, что забывал, кажется, дышать. Из ступора меня – и Витальку наверняка вместе со мной – вывел окрик куратора.

– Отличники в лицей пойдут! – объявила она. – Игорь Царитов пойдет. И ты, Анечка, тоже пойдешь. Вдвоем справитесь.

Ахнув от негодования, я приподнялся, упершись кулаками в хлипкую столешницу парты. Идти в частный лицей рассказывать об учебе в медицинском, да еще и ребятам с серебряной ложкой во рту, было выше моих сил. Тем более в компании Анечки – нашей старосты – от правильности которой сводит зубы. Судя по ее лицу, она и сама не восторгалась моей компанией.

– Элла Васильевна! – мы возмутились хором.

– Все, – она отмахнулась, – разговор окончен.

На такой ноте – тоталитарной, приказывающей, – мне не нравилось заканчивать разговоры. Но Виталька благоразумно дернул меня за штанину, и я осекся перед тем, как высказать свое недовольство в лицо. Элла Васильевна всегда стояла за меня – я шел на красный диплом, что стало понятно после анатомии на третьем курсе, и где-то куратор делала мои экзамены чуть глаже, шлифуя шероховатости с педагогами. Я должен был закончить с красным и поступить в ординатуру, за шесть лет так и не отступив от идеи стать анестезиологом-реаниматологом.