Западная философия, независимо от того, называют ли ее эмпирической или рационалистической, в итоге сосредоточилась на индуктивном мышлении, создателем и целью которого является человек. В рамках этой индукции могут порой всплывать теистические идеи, но, как говорят китайцы, вода поддерживает корабль, она же его и топит.

По словам Канта, Юм пробудил его ото сна догматизма.[87] После Канта религиозный догматизм в рационализме трансформировался в догматический материализм. Впоследствии мы рассмотрим это явление. А пока вкратце изложим ведический ответ на вопросы Юма, чьи аргументы оказали революционное воздействие на отношение европейских интеллектуалов к религии.

1) Юм задавал вопрос: почему всемилостивый, любящий Бог обрекает все живые существа на страдания и наслаждения. Его определение «живых существ» ограничивалось физическими телами. Ведический ответ состоит в том, что каждое живое существо по сути является джива-таттвой, вечной душой. Из-за стремления господствовать над пракрити джива попадает в ловушку телесных представлений о жизни и проходит череду рождений и смертей, воплощаясь в телах всех известных в природе существ. Ощущения боли и удовольствия, которые испытывает джива в этих телах, есть не что иное, как иллюзия, порожденная ложным эго. С помощью йоги (дисциплины очищения ума и чувств) удовольствие и боль преодолеваются. А направив очищенный ум и чувства на служение Кришне, живое существо устанавливает вечные любовные отношения с Верховной Личностью.

2) Юм спрашивал, зачем совершенному Богу прибегать к строгим законам в деле управления Вселенной. Дело в том, что Вселенная состоит из бхинна-пракрити-таттвы, материальной энергии, отделенной от ишвары. Материальная природа отделена от ишвары и подчиняется власти закона, а не власти любви потому, что устремления независимых живых существ этой Вселенной диктуются ложным эго. Юмовское провидение мира, свободного от материальных законов, – в духовной природе (дайви-пракрити), не отделенной от ишвары.

3) Следующее сомнение Юма можно разрешить, указав на истинное предназначение материального мира. Вселенная – это что-то вроде исправительного заведения для душ, обманутых ложным эго, которые по глупости надеются стать повелителями всего, что видят вокруг себя. Скудость природы должна помочь душе осознать свое истинное положение: положение слуги, а не господина.

4) Прояснить последнее сомнение поможет знание о кала-таттве и карма-таттве. Пока человек грешит, он вынужден испытывать на себе такие последствия греха, как наводнения, засухи, эпидемии и т. д., которые обрушиваются на него в этой и будущих жизнях. Подобные несчастья отрезвляют и заставляют искать святого человека, который может объяснить, как освободиться от греха и его последствий. Но слишком часто люди бывают упрямы, как животные. Получив удар кнутом от своего хозяина, животное не может понять, за что его наказывают. С точки зрения животного полученное им наказание не имеет ни смысла, ни цели. В этом смысле отношение Юма к стихийным бедствиям напоминает отношение животного.

Философская революция, произведенная Юмом, вскоре вылилась в научную революцию. Не прошло и ста лет со смерти Юма, как Чарльз Дарвин (1809–1882) признавался в письме Эйзе Грею, что теория эволюции представляется ему единственно разумной, потому что «милостивый и всемогущий Бог» не мог создать эти кровожадные существа, которые с наслаждением убивают других.

Рациональное доказательство божественного замысла имело серьезный недостаток, который и сделал его уязвимым для критики Юма. Этим недостатком являлось неполное знание о цели творения. В своей книге «Ересь» Джоан О’Грейди пишет, что у истоков этой проблемы стояло учение

Если мир и наши тела хороши, то хороши для чего? И что такое зло? На эти вопросы «ортодоксальное» учение никогда не давало ясного ответа».[89]

Христиане-рационалисты, не сумев дедуктивно вывести из неясной посылки заключение о том, для чего создано творение, индуктивно пришли к заключению, что оно идеально подходит для того, что историк Пол Джонсон назвал «просвещенным эгоизмом».[90] Этот эгоизм был определен как длительное и расчетливое стремление к счастью.[91] Попросту говоря, рационалисты предположили, что Божье творение хорошо для чувственных наслаждений.

Уподобление Бога часовщику является разумной гипотезой, потому что часы, как известно, не собирают себя сами. Но аналогия с часовщиком подразумевает определенные выводы об отношении Бога к Своему Творению. Часовщик делает часы для другого человека, который становится их хозяином и распорядителем и получает от них удовольствие. Часы называют «хорошими», когда они приносят удовольствие тому, кто ими обладает. Скептицизм Юма нацелен как раз в эту точку. «Как можно говорить, что Бог создал мир хорошим, приспособленным для наших наслаждений? Это нелогично. Мы испытываем не только удовольствие, ни и боль, мы вынуждены жить, подчиняясь строгим законам, наши силы и способности ограничены и мир наш слишком часто бывает хаотичным».

Определенные слова «хороший» в смысле «подходящий для чувственных наслаждений» вводят нас в заблуждение. Оно продиктовано гуной страсти. Как утверждается в «Шримад-Бхагаватам» (3.5.31), таиджасаниндрияни эва гьяна-карма-маяни ча – чувства, вне всякого сомнения, порождены гуной страсти, поэтому эмпирическое философское знание, сопряженное с чувственными наслаждениями, является прежде всего продуктом гуны страсти. Находясь под влиянием гуны страсти, очень тяжело понять, почему Бог, сотворивший мир «хорошим», позволяет боли омрачать удовольствие; почему Он подчинил этот хороший мир суровым законам; почему Он скупо наделяет нас силами и способностями и почему в этом хорошем мире так часто случаются неприятности и бедствия. Но вместо того, чтобы найти причину этих противоречий, философы, находящиеся под влиянием гуны страсти, предпочитают выкинуть Бога из своих систем.

Ишвару, Всевышнего, можно постичь, лишь находясь под влиянием гуны благости.[92] «Бхагавад-гита» (14.17) утверждает: раджасо лабха эва ча – «Из гуны страсти развивается жадность». Жадность, заставляющая человека стремиться к материальным наслаждениям, власти, богатству и комфорту, выводит его на путь материализма. Этот путь уводит разум в сторону, мешая ему понять истинную логику мироздания, сотворенного для того, чтобы освободить нас от иллюзий. Под предлогом «пробуждения от сна догматизма» материалистический разум сначала объявляет вопрос о существовании Бога неважным, как это сделал Кант в своей критической философии, а затем провозглашает материальный мир раем без Бога, как это сделали марксизм, позитивизм, прагматизм и экзистенциализм.

Итак, допущения рационализма так же уязвимы для критики, как и допущения метафизиков-эмпириков: «из-за того, что они, как и любые другие постулаты, являются произвольными предположениями, они искажают реальность и описывают ее выборочно».[93] Подобное неполное описание принимается за истину. Эмпиризм определяет истину как соответствие с тем, «что» мы воспринимаем в этом мире. Но, как мы видели, это соответствие выливается в противоречие, потому что чувственный опыт ставит больше вопросов, чем дает на них ответов. Это противоречие очень расстраивает рационалистов, ибо их цель – эмпирически выявить соответствие, обнаружить лежащую в основе мира связь всего со всем.