Наше имение называлось Ферн-Кворри – и туда приезжало множество гостей. Сидя по вечерам у костра, мужчины беседовали об охоте и рыбной ловле и играли в карты. Они рассказывали о своих трофеях, о том, сколько диких уток и индюков они в последний раз подстрелили, какую «огроменную форель» выловили, как одурачили ловкого опоссума, выследили хитрую лисицу и загнали самого быстрого оленя. Наслушавшись их историй, я не сомневалась, что, попадись им лев, тигр, медведь или еще какой-нибудь дикий зверь, ему было бы несдобровать. «Завтра на охоту!» – гремел прощальный клич перед тем, как гости расходились. Мужчины устраивались на ночь прямо в холле, перед нашими дверями, и я ощущала дыхание собак и охотников, спавших на импровизированных постелях.

На рассвете меня будил запах кофе, бряцание ружей, снимаемых со стен, и тяжелые шаги мужчин, расхаживающих по холлу и рассчитывающих на удачу в этом сезоне. Я чувствовала и топот коней, на которых они приехали из города. Всю ночь кони стояли на привязи под деревьями и теперь громко ржали, желая пуститься вскачь. И тогда охотники садились на коней, и, как поется в старинной песне, «бравые охотники, звеня уздечками, под щелканье хлыстов, уносились, гикая и громко вопя, вперед пуская гончих псов».

Потом мы начинали готовиться к барбекю – так называли жаркое из дичи, которое готовили на открытой решетке над углями. На дне глубокой земляной ямы разжигали огонь, сверху крест-накрест клали большие палки, на них вешали мясо и поворачивали на вертелах. На корточках вокруг костра сидели негры и отгоняли длинными ветками мух. Аппетитный запах мяса пробуждал во мне дикий голод задолго до того, как приходило время садиться за стол.

Охотники возвращались, когда суета приготовлений к барбекю была в самом разгаре. Усталые и разгоряченные, они появлялись по двое, по трое на взмыленных лошадях и с утомленными собаками… И все до одного без добычи! Каждый утверждал, что видел по меньшей мере одного оленя, но, как бы быстро ни гнались за зверем собаки, как бы точно ни целились ружья, все время что-то случалось: то хрустела веточка, то щелкал курок. Подозреваю, что дело обстояло в точности как в истории про маленького мальчика, который сказал, что почти видел кролика, потому что видел его следы. Но вскоре они забывали о своем разочаровании. Мы садились за стол, только ужинали не олениной, а обычной свининой или говядиной.

В Ферн-Кворри у меня был свой пони, которого я назвала Черным Красавцем. Дело в том, что я прочитала книжку с таким названием, а блестящей черной шерсткой и белой звездочкой на лбу он очень походил на ее героя. Я провела множество счастливейших часов, катаясь на нем.

Если же кататься мне не хотелось, то мы с мисс Салливан с самого утра отправлялись бродить по лесам, терялись среди деревьев, идя не по дороге, а по тропкам, проложенным коровами и лошадьми. Часто мы забредали в непроходимые заросли, выбраться из которых могли только в обход. В коттедж возвращались с охапками папоротников, золотарника, лавра и роскошных болотных цветов, встречающихся только на Юге.

Иногда я собирала хурму с Милдред и младшими двоюродными сестрами. Я ее не ела, но любила ее тонкий аромат и обожала выискивать плоды в листьях и траве. Еще мы ходили за орехами, и я помогала малышам раскрывать скорлупу, высвобождая сладкие крупные ядрышки.

У подножья горы проходила железная дорога, и мы любили наблюдать за проносящимися поездами. Иногда мы слышали, как отчаянно гудит паровоз, тогда Милдред говорила мне, что корова или лошадь забрели на железнодорожные пути. Примерно в миле от нашего дома располагалось глубокое узкое ущелье, через которое был перекинут решетчатый мост. По нему было очень трудно идти, так как шпалы были такими узкими, что казалось, будто идешь по ножам, а еще располагались на довольно большом расстоянии друг от друга.

Как-то мы с Милдред и мисс Салливан заблудились в лесу и, даже проплутав несколько часов, так и не смогли найти обратной тропинки. Внезапно Милдред указала вдаль своей ручкой и воскликнула: «Вон же мост!» Никто не хотел идти там, но уже темнело, а решетчатый мост позволял срезать дорогу. Мне приходилось долго нащупывать ногой каждую шпалу, чтобы сделать шаг, но я не боялась и нормально шла, пока издали не донеслось пыхтение паровоза.

– Я вижу поезд! – воскликнула Милдред.

Он задавил бы нас в следующую минуту, если бы мы не спустились вниз по перекладинам. Поезд пронесся над нашими головами. Горячее дыхание машины опалило мое лицо, и я чуть не задохнулась от дыма и гари. Он жутко грохотал, эстакада раскачивалась и тряслась так, что мне казалось, что мы сорвемся и упадем в пропасть. На мост мы взобрались с невероятным трудом. Домой вернулись уже в полной темноте и обнаружили пустой коттедж: вся семья отправилась нас разыскивать.

Практически каждую зиму после первого визита в Бостон я проводила на Севере. Однажды я побывала в одной из деревень Новой Англии, окруженной замерзшими озерами и широкими заснеженными полями.

Я помню, как меня изумило, что кто-то обнажил кусты и деревья, оставив лишь кое-где случайный сморщенный листик. Птицы улетели, а их пустые гнезда были полны снега. Земля словно замерла от этого ледяного прикосновения, душа деревьев спряталась в корнях, свернулась клубочком в темноте и тихо уснула. Жизнь затаилась, и, даже когда светило солнце, день «съежился, замерз, как будто стал он стар и обескровлен». Сухая трава и кусты превратились в букеты сосулек.

Зябкий воздух был предвестником грядущего снегопада. Мы выбежали из дома, чтобы ощутить первые крохотные снежинки на своих лицах и ладонях. Они плавно падали с небес на землю, разглаживая ее поверхность. Снежная ночь накрыла мир, полностью изменив знакомый пейзаж. Дороги замело, скрыв любые приметы, нас окружал белый простор с видневшимися кое-где деревьями.

Северо-восточный ветер, поднявшийся вечером, завертел снежинки в яростной метели. А мы сидели у большого камина и рассказывали смешные сказки, веселились, позабыв о том, что отрезаны от остального мира. Ночью ветер продолжал свирепствовать, скрипели и стонали балки, ветви деревьев бились в окна, и мне было жутко не по себе.

Снегопад прекратился только три дня спустя. Сквозь тучи пробилось солнце и засияло над бескрайней белой равниной. На каждом шагу возвышались сугробы самого фантастического вида – курганы, пирамиды, лабиринты.

Сквозь заносы прокопали узкие тропинки. В теплом плаще с капюшоном я вышла из дома, и морозный воздух тут же обжег мне щеки. Мы с мисс Салливан с трудом добрались до соснового леса за широким пастбищем, частью по расчищенным тропинкам, частью через небольшие сугробы. Белые и неподвижные деревья стояли перед нами, как фигуры из мрамора. Я не чувствовала аромата сосновых иголок. Лучи солнца освещали ветки, которые осыпались бриллиантовым дождем, когда мы их касались. Свет был таким пронзительным, что проникал даже сквозь завесу мрака, окутавшую мои глаза.

Шли дни, и сугробы начали таять от солнечного тепла, но не успели они исчезнуть, как пронеслась другая снежная буря – и за всю зиму я так и не ощутила голую землю под ногами. Между вьюгами деревья теряли свой бриллиантовый покров, и подлесок совсем обнажился, однако озеро не таяло.

Той зимой мне больше всего нравилось кататься на санках. Берег озера местами круто вздымался, и мы съезжали по этим откосам. Надо было сесть на санки, потом нас подталкивал мальчишка – и вперед! Мы неслись к озеру между сугробами, перескакивая рытвины, и затем по его сверкающей поверхности плавно скользили к противоположному берегу. Радость и блаженство переполняли меня! На один неистовый счастливый миг мы рвали цепь, приковывавшую нас к земле, и, взявшись с ветром за руки, пускались в божественный полет!

Весной 1890 года я научилась говорить.