День, проведенный со слепыми детьми, позволил мне почувствовать себя совсем как дома даже в новой обстановке. Дни пролетали быстро, и каждый последующий приносил мне новые приятные переживания. Я никак не могла поверить, что за стенами института лежит огромный неизведанный мир: для меня Бостон был началом и концом всего сущего.

Находясь там, мы съездили на холм Банкер-хилл, где я получила свой первый урок истории. Мне рассказали о храбрецах, отважно сражавшихся прямо на том месте, где мы стояли, и это меня сильно впечатлило. Я взобралась на памятник, посчитав все ступени, и поднималась все выше, раздумывая о солдатах, которые залезали на эту длинную лестницу, чтобы стрелять в стоящих внизу.

На следующий день мы отправились в Плимут. Это была моя первая поездка на пароходе, первое путешествие по океану. В нем было столько жизни и движения! Правда, сначала я приняла гул машин за рокот грозы и расплакалась, опасаясь, что, если пойдет дождь, мы не сможем устроить пикник. В Плимуте больше всего мне был интересен утес, к которому пристали пилигримы – первые переселенцы из Европы. Я потрогала его руками, и, наверное, поэтому прибытие пилигримов в Америку, их труды и великие дела показались мне живыми, родными. Добрый джентльмен подарил мне маленькую модель «Утеса пилигримов» прямо там, на холме. Впоследствии я часто ощупывала его изгибы, расщелину в центре и вдавленные цифры «1602» – а в голове проносилось все, что я знала об истории переселенцев, высадившихся на диком берегу.

Мое воображение в красках рисовало их великий подвиг! Я влюбилась в этих людей, считая их самыми храбрыми и добрыми. Как же удивлена и разочарована я была годы спустя, узнав, что они преследовали других людей. И, хотя мы прославляем их мужество, эти поступки заставляют нас сгорать от стыда.

В Бостоне я познакомилась также с мистером Уильямом Эндикоттом и его дочерью. Их доброта ко мне стала зернышком, из которого проросло в дальнейшем множество приятных воспоминаний. Мы приезжали в их красивый дом в Беверли-Фармс. Я помню их великолепный розарий, помню, как их собаки, маленький курчавый и длинноухий Фриц и огромный Лео, подошли познакомиться со мной, как самый быстрый конь Нимрод тыкался носом в мои руки в поисках сахара. Там был пляж с плотным и гладким песком, сосем не похожим на колючий, рыхлый, смешанный с ракушками и водорослями песок в Брустере. Мистер Эндикотт рассказал мне о больших кораблях, отправляющихся из Бостона в Европу. После этого я виделась с ним много раз, и он всегда оставался моим добрым другом. Когда я называю Бостон Городом добрых сердец, я всегда думаю о нем.

Институт Перкинса закрывался на лето, так что было решено, что мы с мисс Салливан проведем каникулы у нашего дорогого друга, миссис Хопкинс, в Брустере, на мысе Код.

Я провела всю жизнь в глубине материка и никогда не дышала соленым морским воздухом. Но когда я прочитала об океане в книжке «Наш мир», то удивилась и загорелась желанием коснуться океанской волны и ощутить рев прибоя. Мое детское сердечко возбужденно забилось, когда я поняла, что мое заветное желание вскоре сбудется.

Как только мне помогли переодеться в купальный костюм, я вскочила с теплого песка и бросилась в прохладную воду. Я ощущала колыхание мощных волн, которые поднимались и опускались. Вода буквально дышала жизнью, и это пробудило во мне пронзительную радость. Однако в одно мгновение мой восторг превратился в ужас: нога запнулась о камень, а волна окатила меня с головой. Я пыталась найти хоть какую-то опору, но, сколько бы ни вытягивала руки, сжимала в ладонях лишь воду и клочки водорослей, которые волны швыряли мне в лицо. Мне стало страшно. Все мои отчаянные усилия были тщетны. Надежная твердая почва ушла из-под ног, и тепло, воздух, жизнь, любовь скрылись за буйной всеобъемлющей стихией… Когда океан вволю наигрался мной, он выбросил меня обратно на берег, и мисс Салливан тут же заключила меня в объятья. О, это уютное долгое ласковое объятие! Как только я достаточно оправилась от испуга, чтобы заговорить, я тут же спросила: «Кто положил в эту воду столько соли?»

Когда я оправилась от первого опыта в воде, то решила, что мне понравится сидеть в купальнике на большом камне в черте прибоя и ощущать волны, накатывавшие одна за другой. Они разбивались о камни и осыпали меня брызгами с головы до ног. Я чувствовала шевеление гальки, легкие удары камешков, когда волны опускались на берег, который сотрясался под их неистовой атакой. Даже воздух дрожал от их ярости. Волны откатывались, чтобы собрать силы для нового нападения, и я всем телом ощущала мощь мчащейся на меня водной лавины.

Я с трудом уходила с берега. Ничем не загрязненный, кристально свежий воздух напоминал неторопливое глубокое размышление. Никогда не теряли для меня своего очарования и ракушки, галька, обрывки водорослей со вцепившимися в них крохотными морскими животными. Однажды моя учительница показала мне странное создание, которое она поймала на мелководье. Это был краб. Я ощупала его и страшно удивилась, что он носит свой домик на спине. Я решила, что из него выйдет отличный друг, и уговорила мисс Салливан переместить его в норку возле колодца. Я не сомневалась, что там он будет в полной безопасности. Однако на следующее утро я обнаружила, что мой краб исчез. Никто не знал, куда он делся. Я была разочарована, но постепенно осознала, что очень жестоко насильно забирать бедное существо из его стихии. А потом я обрадовалась, решив, что он, наверное, вернулся в океан.

Когда я вернулась домой осенью, мои душа и сердце были переполнены счастливыми воспоминаниями. То разнообразие впечатлений, которое принесло мне пребывание на Севере, поражает меня до сих пор. Казалось, это было начало всех начал. Сокровища нового прекрасного мира лежали у моих ног, а я наслаждалась нескончаемым потоком знаний и удовольствий, которые встречались мне на каждом шагу. Я брала все. Моя жизнь была наполнена движением, как у крохотных насекомых, один день которых вмещает в себя весь век. Я повстречала множество людей, которые общались со мной, чертя знаки на моей руке, и тогда бесплодная пустыня, где я прежде жила, вдруг расцвела, как розарий.

Следующие пару месяцев я провела с семьей в нашем летнем коттедже, расположенном в горах, в двадцати километрах от Таскамбии. Неподалеку оттуда находился заброшенный карьер, где когда-то добывали известняк. От горных ключей веселыми водопадами с камней сбегали три ручейка, пытаясь преградить им путь. Высокие папоротники скрывали известняк склонов, а местами преграждали путь потокам и загораживали вход в карьер. Густой лес поднимался до самой вершины горы. Там раскинулись роскошные вечнозеленые деревья, стволы которых напоминали мшистые колонны, а с ветвей свисали гирлянды плюща и омелы. Еще там росла дикая хурма, которая источала сладкий аромат. Он проникал в каждый уголок леса и неизъяснимо радовал сердце. Где-то от дерева к дереву тянулись лозы дикого мускатного винограда, превращаясь в беседки для бабочек и других насекомых. Для меня было наслаждением проводить сумерки в этих зарослях и дышать изумительными запахами, поднимавшимися от земли в конце дня!

Наш коттедж был больше похож на крестьянскую хижину, но стоял в необыкновенно красивом месте – среди дубов и сосен на вершине горы. Посреди дома располагался длинный открытый холл, по обе стороны которого находились маленькие комнатки. Вокруг дома была широкая площадка, продуваемая горным ветром, напоенным душистыми ароматами леса. Мы с моей учительницей проводили на этой площадке большую часть времени – ели, играли, учились. Крыльцо возле задней двери дома было построено вокруг огромной орешины. Деревья росли так близко к дому, что я могла коснуться их из окна и почувствовать, как их ветви колеблются от ветра, или поймать падающие наземь листья.