– А когда ты успел за грудь подергать? – осушил свой стакан и потянулся к приготовленному мне пакету с клеем.

– Один раз, когда Лику пьяную домой волокли, под кофтой у неё пошуровал.

– Вот ушлая сволочь. И чё, как у неё? – голос мой из-за пакета звучал гулко.

– А хуй его знает, не помню. Мы ж тоже в хлам были, – не удержался и заржал Кудря.

– А второй когда?

– Помнишь, я за магнитолой к ёлочкинским ходил?

– Ну?

– Там у барыги какая-то старая шалава была. Пёрло видать её, как удава по стекловате.

– Под кайфом?

– Ну я ж говорю, пёрло её, – лицо Сью как-то передернуло, не любил он нариков. – Говорит, хочешь сиськи позырить, а я чё дурак отказываться. Она задирает майку, а там они висят. Я и помял их малость, чего думаю добру просто так пропадать, – теперь уже заржал я.

Я уже минуты две дышал клеем, поэтому хохот в ушах, отражаясь эхом, укатился куда-то далеко за затылок. Картинка перед моими глазами изменила цвета: небо стало желтеть, кожа на мне покраснела, яркие блики ослепляюще отражались в блестящих металлических антеннах. С каждым вздохом окружающий мир, вибрируя, сжимался. В ушах ритмичный шелест сдувающегося и надувающегося пакета, сердце моё из груди потихоньку перебралось в голову и решило контролировать моё дыхание, задавая ему ритм своим биением. Возникло такое ощущение, что я должен совершать вдох на каждый стук сердца, в ином случае я задохнусь. Не в первый раз в полёте, и трезвая часть моего сознания понимала, что это организм таким извращённым образом говорит, что ему не хватает кислорода и он больше не может дышать токсичными испарениями вперемешку с углекислым газом. Нужно перебороть себя и оторваться от пакета. Подышать. Вдох-выдох, ещё раз и ещё. К миру стали возвращаться былые краски – небо посинело, значит всё хорошо. Я обратно прильнул к пакету. Дышать стало легче, сердце уползло обратно в грудь. Лицо и пальцы окончательно занемели. Мочки ушей приятно щекотало, мурашки от щёк перекатывались через шею на спину, оставляя за собой приятную прохладу в жаркий летний день и некую безмолвную радость. Радость, напомнившую о деревне. О том, как я наперегонки с братьями бегал к пруду, с нетерпением раздеваясь и ныряя в прохладную, чистую воду. Чувство свободного полета подбивало диафрагму и щекотало пятки, когда я летел в очередном кульбите со старой тарзанки. Брызги от наших бултыханий на солнечном свету образовывали радугу, а смех и детские визги гулко отражались от воды и уносились куда-то далеко в лес. Лес, манивший нас смородиной и толокнянкой, душистым можжевельником и мягким мхом. Улегшись в траву с закрытыми глазами, слышно как гудит ветер, падают шишки. И ты тихо засыпаешь…

Очнулся почему-то лицом на бетоне. На мне сидел Кудря и о чём-то болтал с Хвостиком.

– Какого хуя? – сдавленный весом, прошептал я, развозюкав накапавшую лужу слюней под щекой.

– Матрёна, ты дурак! – это был голос Сью, поднимающегося с меня.

– Глюкануло тебя, друг, – Хвостик подошёл поближе и вгляделся в моё лицо. – Такое бывает, когда пойло с клеем мешаешь.

– А чего случилось-то? – приходил я в сознание, голова всё ещё гудела. Во рту ощущался вязкий вкус клея.

– Ты чуть с крыши не спрыгнул. Орал, что искупаться хочешь. Забрался на карниз. Думал, что на пляже, даже раздеваться стал. Хорошо, Чёрт успел тебя за шорты поймать, а то отскребали бы тебя сейчас от асфальта. Глюк поймал, – дал заключение Кудря.

– Глюк, – автоматически повторил Чёрт, с опаской разглядывая моё лицо.

– Пиздите, – с кривой улыбкой начал я искать признаки лжи на их лицах, но они, к моему разочарованию, были испуганно серьёзными. – Подъебать хотите. Не было такого.

– Бля будем, – Чёрт ногтем большого пальца дернул передний зуб.

«Пиздец!» подумал я про себя. Вот и я с катушек слетел – стал «ловцом». Рано или поздно это ждет любого «гупаря». Видел, и не раз, как нормальные пацаны ловили глюки и пытались тапком резать себе вены. Ху      ёвое зрелище. С клеем надо завязывать, а то в следующий раз полечу я сизым лебедем с крыши вниз головой или вместо тапочка у меня в руке окажется нож. «Скажем наркотикам – НЕТ! У нас ещё водка не кончилась!» вспомнил присказку своего старшего брата.

Заметил, что на улице потемнело.

– Сколько время? – пытаясь сориентироваться в пространстве, я поднялся на ноги.

– Часов восемь, – ответил Кудря.

– Это ж сколько меня колбасило?! – бесполезный труд сопоставлять и рассчитывать время в момент, когда находился в неадеквате.

– Нормально так посидели.

– Ага. Поесть бы чего, – ко мне вернулся животный голод, и я обратился к Хвостику. – К тебе можно?

– Пошли. Мои все на даче.

До моего первого поцелуя оставалось 9 часов и 34 минуты.

Выползли из подъезда и направились к дому Хвостика. Сью отчего-то начал про себя смеяться.

– Ты это… мужикам-то особо не говори про мои глюки, – с долей надежды попросил я друга.

– Да я не о том. Помните Костика Лысого? – сквозь все шире расплывающуюся ухмылку спросил Сью.

– С Лонгинова который? Его ведь ещё весной на зону закрыли.

– Он самый. А ты знаешь, за что?

– Неа, – ответил я, с надеждой услышать занятную историю.

– В общем, мужики рассказывают: Князь ему дал заказ на два колеса от УАЗика, – проще, чем свинтить запаску от УАЗа, было только конфету у ребенка отобрать. – Плевое дело. Но парень-то не из простых. Для храбрости выжрал жбан водки и попёр на дело. Свинтил одно колесо на Ильменской, потом второе где-то на Каландаришвили. Приволок к себе в гараж, затихарился – кипиш пережидал. Сидит, ждёт, когда Князь с заказчиком придут с ним рассчитаться. Час сидит, второй пошёл. В общем, стук в дверь, он открывает, а там дядя Петя с ходу ему кулаком в табло. В общем, повязали.

– А как нашли-то? – во мне взыграл профессиональный интерес. – Слил кто?

– Нет, нет. В общем, Костик тоже задался этим вопросом. Вроде ночь была, никто не видел, да и работал он тихо.

– Ну..?

– Так вот, спрашивает он у дяди Пети, как тот его спалил, – Сью просто разрывало на части от хохота, чем он меня начал напрягать. Не люблю людей, которые ржут раньше времени. – А тот ему серьёзно так отвечает: «Костя, в следующий раз колеса не катать, а носить надо!»

Я не просто засмеялся, у меня началась истерика. Я присел на бордюр и тупо, схватившись за живот, повалился на бок. Воздуха отчаянно не хватало. – Матрёна, ты представляешь..? Катить!!! Короче, этот идиот… весной… по грязи… катил колеса от обоих УАЗиков к себе в гараж. Мужики говорят, след ещё такой ебанутый был, весь вихлял, посередине четкая колея от колеса, а по бокам следы от Костиных кроссовок.

– Кудря, перестань! – затылок мой от смеха просто разрывало, скулы болели, глаза слезились, рядом со мной покатывались Хвостик с Чёртом.

– Вот долбоёб! Таких сразу убивать надо, чтоб остальным жить легче было, – Сью сидел рядом и вытирал слёзы.

– И чё потом? – справился с приступом смеха Хвостик.

– Ну, чё потом?.. Должок за ним условный и так был, а тут получилось, что на «горячем» взяли. Впаяли ему два года общего. Сейчас благополучно чалится.

– Вот придурок! – добавил я – Хвостик, у тебя ведь тоже условный.

– Ага, – ему стало не до смеха.

– Я тебя очень прошу, по-человечачьи прошу! – Выдержал паузу и привлёк к себе внимание. – Дай, сука, слово, что, блядь, никогда! Слышишь! Ни-ко-гда колёса катать не будешь! – пораженный своим остроумием, свалился в очередной приступ истерики.

– Говно ты, Матрёна! – беззлобно выпалил Хвостик и тоже захихикал в своей токсикоманской манере.

Дома у Хвостика было чисто и пусто. Жил он с бабушкой и отцом – прапорщиком с ДСКшной части. Он к нам переехал лет пять назад из Омска: отца перевели сюда, а мамка его там осталась. Раз в год он обязательно ездил к ней в гости ровно на месяц, после чего исправно приезжал в Якутск. Бабушка его была дряхлая и почти в маразме, наверное, поэтому прапорщик не захотел оставлять её одну в Омске. Хвостик бабулю не любил, а отца видел редко. Летом все семейство торчало на даче, вскапывая огород и пытаясь вырастить яблони, такие же, как у них на родине. А этим летом Хвостик торчал в городе, поскольку раз в неделю ему надо было отмечаться у участкового.