* Жар времени внушает переплавку, вбегая в двери голода к нутру, привыкшему к военной силе, и всеядно умение всходить зерном: ветвяный треск, твоя причина – нерожденный гром, полива ждёшь, но медлит ливень, заталкивая гарь поглубже в небеса. * Вослед баркасу, алчущему шелест покраски в цвет рассвета, выходит из волны незримый друг — спокоен, словно сотворён людским веслом. Что сердце? Череда увеличений, где каждое, стихая, призывает ритмичную способность сбросить морок, опомниться, увидеть всё как есть. * Алмазной пылью, что набилась между слогов, легко прозрачность процарапать: царапина сквозная горизонтом вживётся в линзу укрупнения событий, и вот уже озёрный плеск – всего лишь звук, не существо, пришедшее проверить людское восприятие на прочность. * Песок, несомый ветром, счистит с богов всю бронзу, обнажая золотой исток реки застывшей (звали форма) — елозит бризовый наждак по тропам парка, по ветвям аллейным, не глядя на проделанную словом работу, для какой названья нет. * Приливом выброшена маска аквалангиста – и прильнула к почве стеклом, привыкшим быть защитой для зрения под натиском морской дотошной соли – станешь въедлив, когда в бескрайности волнами растворён (слова блюдут свои границы). * Всем наблюдавшим стало душно. Перебирать песок, перечислять причины: – по водам вдох пошел пройтись; – от маски отшатнулся воздух, (горчит дыхательная трубка, не иначе); – резина пористо взяла остаток кислорода… И прочее, что в словаре метафор светлело на полях, неотличимо от бумаги бессловесной. * В глубины земляные вечно ныряло небо, лишь надев защитный костюм, что назывался человек: у здешних облаков теперь есть маска — вглядеться в залежи, и затаив дыханье, его к свободе общей приравнять: в подземности премного затонувших сокровищ, тыщи городов и стран, что не доплыли, а свои вручили флаги (полотнища дозвукового ритма) биению сердец. * Фарфор фамильный, костяной, тончайший — для ангельского рта, воспевшего людей, семейный герб сплетает очертанья материка, когда обласканная вязь в прочтение укутана, молчанием пригрета: просвечивают стенки, если свет налить. * Озёрный водопой встречает зверя сияньем льда – и в самый раз отпрянуть так, будто остротá осколочная стала заветной кромкой и подножным хрустом, зовущим душу к бесконечной смене одежд, пропитанных библиотечной пылью; так, будто остротá осколочная знает всю уязвимость языка, но зверь не дрогнет, лицом белея, словно потолок. * Охотники в свои движения впустили неотличимость от лесных теней: хозяйствуй в тишине, не нарушая сон смысла, утомлённого погоней, здесь прежние жильцы роняли чашки, осколки мелкие вне времени блестят в полночном небе, облакá восславив. * Для отпечатка сапога солдату потребна масса, но к чему бряцать оружием бесплотным, если тело так незаметно перешло в игру теней и света, что рассветный мускул закатной коже силу сообщил? * В деревьях – гул, похожий на моторный, когда решила бронетехника таиться: не разбудить бы тягу к миру, и снаряды врывались шепотом ночным, бесстыдным в былую обоюдность: спутали её с беспамятством спасаемой границы. * Не имут веса – ни волна, ни омут: что помнится – останется в безличном глаголе, как в просвете меж стволами, где скрылся командир, цепляя ветви необщим флагом – до сих пор висят обрывки материи, которой можно лобовое протереть стечение прозрачности и мысли. * По берегам ступали, говорили с невнятной глиной, проясняли быль — отряды, назначая целью действие простое: озёрным шелестом крыла расширить мышечную память. * Снастей чурается и просит темноты — гудение токарного станка, осевшее в ладонях подростковых: частица объяснит любое чувство при помощи других таких же частиц, скопившихся у знанья на крючке, маячащих наживкой: захлебнуться нечем. * Сердечный стук переходили вброд, стопой нащупывая омут неба, легчало тело, а словесное грузило, привешенное к леске горизонта, нежданным пеньем взрослым обернулось и повлекло к волне как форме бытия. |