УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

П59

Предисловие Е. Захаркив

Алексей Порвин

Песня о братьях / Алексей Порвин. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Новая поэзия»).

Поэзия Алексея Порвина получила широкое признание как самобытный сплав европейской традиции с авангардным письмом, при этом художественная система, создаваемая автором, далека от того, чтобы застыть в однажды достигнутой точке. В новой книге одним из важнейших измерений оказывается политическое, которое нельзя понимать в отрыве от истории современной России – так, «Ямбы-2021», являясь своеобразной вариацией античного обличительного жанра, преломленного через метафизическую оптику, в то же время отсылают к остро публицистическим ямбам А. Шенье, а поэма «Песня о братьях» исследует маскулинность и преобразующую силу (в том числе поэтического) зрения, в точках соприкосновения личного и политического обнаруживая ресурс для сопротивления машине насилия через освобождаемую сексуальность. Алексей Порвин родился в 1982 году в Ленинграде. Поэт, переводчик, литературный критик. Стихи и эссе публиковались в журналах «Нева», «Дружба народов», «Воздух», «Новая Юность», «Носорог», «Урал», «НЛО» и др. Автор стихотворных книг «Темнота бела» (2009), «Стихотворения» (2011), Live By Fire (Cold Hub Press, 2011), «Солнце подробного ребра» (2013), «Поэма обращения. Поэма определения» (2017), «Радость наша Сесиль» (2023). Стихи переведены на английский, немецкий, французский, итальянский, финский, чешский и китайский языки. Лауреат премии «Дебют» в номинации «Поэзия» (2012), входил в шорт-лист Премии Андрея Белого в номинации «Поэзия» (2011, 2014). Живет в Санкт-Петербурге.

ISBN 978-5-4448-2453-5

© А. Порвин, 2024

© Е. Захаркив, предисловие, 2024

© Т. Антонюк, фото, 2024

© В. Ковалевич, фото на обложке, 2024

© И. Дик, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Может быть, стоит попробовать подступиться к разговору о сложной, непрозрачной поэзии Алексея Порвина через набросок читательского образа, подчеркнув, что этот образ – лишь условная модель. Читатель – это тот, кто относительно отчетливо определяется в поле «рассеянной субъектности» (или так называемой бессубъектности1) самой поэтики Порвина. Здесь «рассеянность субъекта» связана с растворением в собственном объекте наблюдения2, то есть с пристальным вниманием к миру во всей его детальности.

Наш читатель обладает глубокими познаниями – особенно в области мировой истории литературы, начиная с древнегреческих истоков, с которыми связана своего рода мифологическая система умолчаний («он весь замолчан мифом»). Речь идет об аллюзиях, не требующих или больше не поддающихся однозначной расшифровке. Например, в цикле «Ямбы-2021» в галерее чтения выставлены животные и птицы, разнообразная утварь, портреты людей, невозможные пейзажи, фрагменты домашнего быта и городской жизни, механистические «детали» и «шестеренки», а также образы библейского рая и древнегреческого космоса. В этом подвижном комплексе каждый изображенный объект является знаком скрытых законов мироздания, как будто, опять же, известных по умолчанию и за счет этого умолчания уже далеко не очевидных. Такой таинственный ассамбляж присущ мифу, что сам по себе – особая непрерывность, то есть синхронная конфигурация обломков исторического и внеисторического происхождения3.

Самым красноречивым умолчанием и вместе с тем самым конституирующим элементом выступает поэтический размер стихотворений, вошедших в сборник, который можно обозначить как свободный дериват античной метрики, создающий ауру античности. В своей книге «Возвращение Адама. Миф или современность архаики» Михаил Ямпольский указывает на обязательное условие современного ревизионизма мифов – их деформацию, достигаемую за счет других источников, своеобразных промежуточных инстанций между исходным мифом и окончательным текстом ревизии4. Например, «Ямбы» Порвина отсылают к остро публицистическим «Ямбам» Андре Шенье и через них – к античному обличительному жанру, совпадающему в названии с метром. Представляется, что обращение «темного поэта» Порвина к производным от античного стиха – жест его специфической гражданственности, выразившейся в виде своего рода спаянности образного (объекта репрезентации) и дискурсивного (объекта рефлексии, в том числе политической): «Портрет протеста вправлен в раму / оконную, и всякий выходящий / из дому погружается в пейзаж / от лозунга едва ли отличимый…».

Познания порвинского читателя не научно отстранены и не политически ожесточены, его отличает большая, если не сказать патологическая, любовь к слову, которая возносит его до высшего регистра – поэтической формы, нуждающейся в чистовике («поэзия – ты форма очищения»). Фило-логия, а точнее сказать – лого-филия, практикуется как повседневность, нечто неотъемлемое от существования.

В концепции филологии Вернера Хамахера подчеркивается затруднение, вызванное невозможностью обладать своим объектом исследования, от которого филология отдаляется, едва приблизившись. Это можно объяснить мотком референций, разрастающимся по мере попытки его распутывания. На значении, форме, смысле языкового высказывания невозможно задержаться, так как каждый упомянутый аспект отсылает дальше – к комплексу форм, к приметам современности, к идее и так далее. Поэзия как то, что производит филолог-логофил, облаченный в античные одеяния, стремится найти себя в чем-то, каждый раз отличном от себя же самой, руководствуясь фило-логикой свободного и вместе с тем одинокого отклонения от себя же. Как у любви (philia) нет и не может быть универсального определения, а только множащиеся формулы, так и у слова (logos) нет и не может быть зафиксированного значения, его семантика представляет собой беспрерывное смещение. Особенно если слово и есть любовь – в текстах Порвина между ними поставлен авторский знак равенства в виде двух параллельных векторов, направленных «от слова к слову / от любви к любви».

В поэме «Песня о братьях» рассказывается про двух братьев-призывников (один из которых «вроде как был девочкой»), отправившихся по воле фатума на условную и одновременно известную нам войну где-то между Элладой и Эротиадой5, хотя и в современной России – тоже. В преддверии их плавания по военной повестке вдоль возможностей гендера, пола и сложноустроенной сексуальности возникает фигура читательницы:

С ее появления берет свое начало рассуждение о женственности одного из братьев, Пелеоглия, чьи мысли, по мнению персонажа поэмы – школьного учителя – представляют собой «сомкнутую узость, таящую неизвестно что / Скорее всего, сырость, мрак, / готовность впускать в себя и обхватывать / что угодно». В то время как «Перебирая облака, словно шаблоны для желания, / грезит Геловроний», демонстрируя, что для его желания есть готовая метафора. Хотя оба брата противостоят предначертанной им нормативной гетеросексуальности и маскулинности, запустившей машину войны и насилия, «мужская» версия (Геловроний) все же представлена как концепт, вмещающий всеобщность, конкретику, универсальное знание и др. Тогда как сущность-женщина (женское, Пелеоглий) занята «чем-то неопределенным» и расположена в зазоре – даже соединение основ в словообразовании названо «женской промежностью».