Наклеены обрывки сада

на стены способом послойным:

сперва – газеты с добрыми словами,

затем – газеты с бессловесной вестью,

а после – лиственное придыханье,

с каким произнесён солдат:

взбирайся, говор почвенный, по дням,

и в сердце распознав ступень,

покуда скользкий берег затаил

сокровища, не принятые речью:

воспет предбанник.

Вникает щётка въедливым шуршаньем

в стопу, прошедшую полмира по огню,

довольную лечебной слякотью, одетой

лишь в цепь дурных ассоциаций;

мочальное свивание беседы

погладит грязевую наготу;

надорванным приветить обновленьем

(оно – конверт с письмом) —

погоны, лычки, звёзды, аксельбанты,

что найдены в прибрежной глине

(потеет глина, исторгая хладный блеск,

хоть поры главные раскроются едва ли) —

не выдержала лестница, мы помним,

запачканных шагов, распалась

на буквы алфавита.

Пронырливую речку выводя

на слово чистое, восславить ветошь

на волокнистом берегу, помогшем воссиять

небесным стёклам: эта близость

песчаных пляжей с облаками значит:

отряд, что ринулся в помывку, верит —

отлична плоть от водного массива,

где стало время упразднением отличий,

никто не ждёт на верхней смотровой площадке.

Призывное «тай тай» адресовалось

снегам последним: налетай, сыграем

в дворовый сумрак, мчащийся по следу

такого же, пока крепки сосульки

на пастбищах, осеменивших прозу

надмирным облаком, проблеявшим зарю:

банально, было много раз, но всё же —

мы переводим имя за руку, внушаем

несвязанность поднадоевшей формой:

кто принадлежен окончанью «а» в глаголе,

а кто-то нет: но смотрят в нас, как в небо,

былые боги, представляя интерес

для порошка заморских рассуждений.

Застиран пах пейзажный? Да, застиран

до дыр (смешок), но неустанно стадо

блюдёт своё движение к просветам,

что школам розданы за неименьем лучших

учебников по самым тем основам

сподручной жизнедеятельности, резво

склоняющей просторы

к приятным компромиссам за-словарным.

Подвластны имена, готовы прикрепиться

к любому вопреки границе: он, она —

ужель ресурсы языка на том иссякли?

Сыграем в догонялки во дворе, где сохнет

бельё – и натыкаясь лбом на юбку

иль на мужской костюм – на миг предстанем

той мыслью, что свободы не чуралась,

была и тем, и тем – и чем-то бóльшим:

впитайся, влага, в лица привнося

просторный холодок, пропахший Тайдом.

Поэзия, ты – навык очищенья

от инея, осевшего в сплетеньях

курчавых проводов, и лучше обратиться

к пейзажу любования, а то…

Как звать его – Аксесий, Идофей?

Не Персефон – и слава Богу, значит, нагота

легко докажет очевидное: он весь

замолчан мифом, но шерстистый куст – зацвёл

овечьей белизной, не греющей взрастанье;

должно быть, стадо пробегало мимо,

пообтерев боками цепкую натуру:

душа – изъятие из пола, не иначе,

но время оседает звёздным хладом в волосах

быстрей, чем слово успевает.

Война граничит с перемирьем,

себя не отрицая, соблюдая луч,

хранящий разделенье территорий:

продлится стройка дольше,

чем время, полное имён;

о благородстве гаснущих металлов

кто вспомнит, расплескав тосол

по запчастям, душе необходимым?

Гуляющий по стройке в ранний час

притаптывает время, и в пыли

бетонной различит едва ли крылья.

Придавлен город сыростью, когда

волной влечётся пробужденье

к учебнику, к последним властным главам.

Витой металл; пружинящий, как слово, блеск,

верёвка, по какой взбиралось детство;

полно обозначений, тщательно хранивших

горючий свет, что ржавчину повергнет:

разлитой нефтью омывает море

всю память о походах к дальним ранам,

каким не нужно утоленья, кроме

яснейших очертаний

на школьной карте.

На усилителе начертан герб – иначе,

хиджабной тканью слёзы утирая,

выходит пауза на свежий воздух,

где стробоскопной пахотой маячат

огни, по чернозему пробираясь:

осталось верить, что уместится в иглу —

с пластинки считанная тьма.

Предгорье вынув из кармана,

в слова насыпав горечь луговых

сладчайших трав, танцуй(,)

простор, пришедший обретать

ночные очертанья человека,

сквозь ритм к победе пробираться,

толпу расталкивая.

Передвижной кавказской дискотеки

нам счастье брезжило, покуда с хрипотой

моторы тракторные бороздили

неясный берег музыки зацветшей,

где соловьиные гортанные щелчки

включают-выключают свет надречный

и крутится зеркальный шар – составлен

из всех осколков, что героя отразили,

но позабыли отраженье.