Искали облака в рассветном небе —

в каких местах проделать вход

лучам, желающим узреть в пейзаже

основу времени, сгустившегося в звук

людских речей: стога укажут

запасливость, стремящуюся ввысь

в порыве пьедестальном.

Кусты глядят на реку, дозревая

до облачных плодов, но всё же

оставим шелесту нагие ветви,

пружинящие от людских касаний.

Акация в зарю не зря впивалась:

удержан миг, не впал в себя же,

наполнена словесная держава

доступным светом, знаньем анатомий.

А кто шуршит переносным полуднем,

теплом страничным тешит пальцы —

побудет в шкуре чтения, и всякий

по буквам разберёт строенье тела.

Что кроме гула в сердце у игрушек —

лишь снег, всё иссушающий, да омут ваты,

пустынная зима уютных бутафорий:

скрипучий белый пенопласт, ты – заготовка

снежка, круглеющего в детскую ладонь.

Засыпан в облако всеобщий наполнитель,

открытым говорением побудь, свобода.

Прожилки в листьях, обнимайте вязью

дневное зрение, освоившее сквозь

как способ знания, входящего в полесок,

а после – как предлог: в служебной речи

есть части, что блюдут регламент бунта

и распорядок строгого восстания: о них

века расскажут после детства

в глаза, стекляннее любых сосулек.

Следы реки, три века отступившей

назад, доступная продажа:

здесь можно выкупить права на имя

речного дна – и называться донным

скоплением предметов, ставших мутью,

а можно корабельный остов

берёзам навязать как образ счастья,

полёт натягивая птичий, словно снасть,

себя назвав пресветлый парус.

Насытятся недобрые приметы

и примут дань, перебегут дорогу

любую, но не эту, проторённую с востока

в слова: как славно перечень пополнить

обочин, вымытых дождём приречным:

забор есть путь для размышленья,

ступают мысли по жердям, вдыхая

идею разделенья, а за ними

какое время устремится следом?

Кошачий вой над рыбьими костями

сгущался, призывая поединок

как принцип древний, потому неинтересный

игре лучей над гаснущим компостом —

когда-то разожжённый запах тленья

пушистыми угля́ми перепрыгнет

ограду, скроется в соседской

беседе, в крик переходящей;

воскреснут рыбы, обрастая плотью световой.

Тряхнули на границе засыпанья

пейзажную нагретость, словно одеяло,

хранящее остатки прошлых снов.

Течение, конечно, многослойно:

сквозняк придонный, плоскость фактов,

придавленных всей водной массой —

не то, чего сердцам хотелось,

нырявшим в бесконечный стук.

Дыханье, станешь ножкой трона,

прозрачностью престольной упирайся

в покой грудинный, в мягкость живота,

в паху опору находя, в ступнях, в лодыжках:

всё тело, разраставшееся смыслом —

твой орган и твоя система,

не ограничивайся лёгкими, небесная стезя,

пока не нужно знать, куда течёт вода,

пока слова неявный означают берег.

Поверхность прославляя, силу отражений,

способность породить слепящий блик,

скольжение щепы, опередившей время…

Забыть нельзя сквозящий илом сумрак.

Открыта форточка великой глубины,

чихают рыбы, становясь прыжком надводным,

чтоб воздух им носы утёр.

Возводится чьё тело – сном гамачным

в дневную негу, в статус эмбриона,

тот счастлив положением верховным,

молчальным маревом продляет грёзу

всё дальше за ограду лёгкого участка,

утратившего гильзы, камни, крики,

следы горчащие и травы,

влекущие на дно попятных чувств.

Ребёнок на плече отцовском видит:

песочница бортами разрослась —

там столько вырыто ходов, что хочет слово

хотя б один заимствовать, пласты соединить,

усыпанные смехом и золой.

Огня не знает полковой привал,

и пища холодна, полезна.

Солдат на дерево влезает,

ветвяный треск роняя прямо в грунт:

взрыхлённости неважно, кем она

порождена – снарядом или плугом.

Всё лучше, чем студёный кофе

из родника подземного испить,

историю признавав невнятной гущей.

Где сталь есть сталь – одно занятье:

язык с плодов снимает пробу.

В пещерный сумрак затекает сок —

соседствовать со словом, привыкать к молчанью

и память высоты под сводами таить.

Своё дыханье ищут губы, не иначе,

ощупывая яблоко: касание живёт

мгновение-другое – разве это

свободу означает, взявшую ветвями

полдневный воздух – посмотреть на всё,

пейзаж прозрачностью окинуть?

Печаль слежалась, и гадает небо,

по целине водя людское восприятье.