Однако «завтра» началось как и «вчера». Снова пять утра, снова зычный голос Шипко, сочувствующие взгляды получекистов и два часа на улице. Я не знаю, честно говоря, как мы не сдохли. Может, это молодость и крепкий организм. Тем более, в Школе, тут врать не могу, кормят нас как на убой. И вкусно, и сытно, и полезно. Соответственно, энергии в организме до хрена чисто с точки зрения физики.

Ну, еще, наверное, огромную роль сыграло все тоже упрямство и желание показать Панасычу, хрен он нас сломит. Однако, если воспитатель и третий день снова устроит такую раннюю побудку со всеми вытекающими бонусами, боюсь, помрем прямо на первом кругу во время бега.

Потом сразу был завтра и урок Эммы Самуиловны. Снова не удалось поговорить с детдомовцами. А теперь еще вот какие номера нарисовались. Я заснул во время занятия. Хотя, главное не это. Главное, похоже начинает происходить то, чего я и боялся. Видения из прошлого деда, из его детства, стали приходить теперь и в повседневности. Пока что по традиции во сне. Однако уже было со мной черт знает что возле магазина с часами. Хреновый, очень хреновый признак все эти новшества.

— Ты как? Нормально? — Тихо спросил Бернес.

Он говорил со мной одними губами, еле слышно, попутно взглядом контролируя Эмму Самуиловну, чтоб, когда она отвлечётся от Подкидыша, быстренько схватить книгу и демонстративно показать свой огромный интерес к мировой литературе. Старуха пренебрежения к своему уроку не прощает никому.

— Не знаю…– Я ответил Марку искренне, чистую правду. — Но это какая-то херня.

— Слушай, а с этими снами…ты говорил, перед отъездом в детском доме драка произошла, тебе в башке что-то повредили…

— Угу.

Конечно, Подкидышу и Бернесу я историю про частичную потерю памяти тоже рассказал. Это более-менее подходящее объяснение тому, что очень до хрена не знаю о себе же.

— Странно… Обычно память если пропадает вот так, если кусок из жизни исчезает, то он потом просто обратно возвращается. Восстанавливается постепенно. Сам по себе. Ну, мне так кажется, утверждать не берусь…

Я не успел ничего ответить Бернесу, потому что дверь учебного кабинета распахнулась и на пороге нарисовался товарищ старший сержант госбезопасности, он же Шипко. Правда, перед этим пару раз для приличия он в створку стукнул. Не самоубийца. Эмма его иначе порвала бы за такое хамство и неуважение.

— Я же просила не мешать учебному процессу! — Моментально взвилась Старуха.

— А кто вам мешает? Учитесь на здоровье. — Панасыч пожал плечами. Мол, не пойму откуда претензия. Потом посмотрел прямо на меня и сказал. — Реутов на выход и к шлагбауму. Тебя ждут.

Ну, что сказать…оперативно сработал Шипко. Вчера только его попросил организовать встречу с Бекетовым, сегодня уже меня к шлагбауму вызывают. А три недели не вспоминали даже. Там, наверное, у Бекетова после сообщения, будто я что-то вспомнил, во всех местах засвербило сразу.

А это может значить лишь одно, прибыл верный оруженосец Игоря Ивановича. Насчет «верного», конечно, это я так, от балды ляпнул. Верности в Клячине, что у козла молока. Нет, может, какое-то время он и был предан начальству, но потом, очевидно, по неизвестным мне причинам, Николай Николаевич решил, пришло ему время сменить ориентиры.

И тут, кстати, очень интересно, а какова его конечная цель? Конечная цель действия Клячина. Она ведь есть. По сути, он от меня хочет того же, что и Бекетов. Информации. Другой вопрос: что с этой информацией товарищ старший лейтенант госбезопасности будет делать?

Для чего она Бекетову — ежу понятно. Бабки и компромат, если это можно так назвать. И в первую очередь, компромат на самого себя. А ну как вылезут какие-нибудь факты из жизни Игоря Ивановича, которые будут стоить ему головы. И что-то мне подсказывает, фактов этих в биографии товарища старшего майора имеется предостаточно. Поэтому, естественно, Бекетов так землю роет.

Чисто теоретически, получается, Клячину нужно то же самое. С той лишь разницей, что на него в тайнике Витцке вряд ли что-то имеется. Мелкая сошка Николай Николаевич. По поводу интереса чекиста к остальным — тоже не уверен. Заподозрить Клячина в глупости и недальновидности можно с трудом. А стать обладателем некой опасной информации о людях при власти — это на самом деле очень глупо и недальновидно. Особенно в Союзе образца 1938 года. Как только они об этом узнают, голову оторвут к чертовой матери. Ты с с данной информацией, будь она хоть трижды охренительно важной, даже сделать ничего не успеешь. А уж официальную причину найти для обвинения, например, в предательстве — как нечего делать.

Соответственно, Клячина интересует лишь то, что в документах есть на Бекетова. И все. Я в Николае Николаевиче не сомневаюсь ни на секунду. Хитрожопый он тип. Валить с пьедестала хочет только своего начальника. Ну, и бабки. Бабки, думаю, само собой. Деньги все любят, независимо от вероисповедания и политических взглядов.

— Здравствуй, Алексей. — Клячин приветливо улыбнулся и протянул мне руку. — Сто лет не виделись. Заскучал тут, наверное.

— И не говорите. — Я пожал протянутую конечность чекиста, активно улыбаясь в ответ. Долго жал. Тряс так, что Клячин в какой-то момент даже нахмурился, усомнившись в моей адекватности.

А я на самом деле очень активно пытался посмотреть часы. Не помню, на какой руке он их носит. К тому же, чекист был одет в кожаный френч и рукав упорно не хотел подниматься вверх. Хоть немного. Потому что много мне и не надо. Мальтийский крест и надпись на немецком языке — вполне достаточные детали, дабы понять, оно или не оно. Правда, пока не знаю, что мне сказать, если часики окажутся те самые. Тут либо признаваться, что я о них знаю, либо… Либо молчать дальше.

Но вот какой момент интересен. Витцке попросил сделать надпись. Ему сделали. В банке, когда он где-то, куда-то припрятал документы и деньги. Мог ли прадед положить их прямо там, например, в ячейку? Мог. Но это слишком просто. Да и нашли бы уже. Значит, первая заморочка — с самой ячейкой. Возможно, она на конкретного предъявителя. Возможно для допуска требуется сказать тайный код. Или, к примеру, целая схема была придумана. Код, фраза, рисунок. Рисунок, блин!

Вот еще какой нюанс. Витцке зачем-то добавил презабавные значки на том изображении пряничного домика. Значки, сильно похожие на шифр. Я так понимаю, шифр может знать Судоплатов. Не зря прадед его показывал Алеше. И с супругой говорил о старом друге тоже не зря. Короче, чисто теоретически, думаю, часы — часть схемы. Прадедушка, видимо, тот еще был параноик. Это, наверное, семейное у нас. И вот хрен его знает, как тогда молчать? В общем, надо решать проблемы по мере их поступления. Вот так будет правильно.

— Ты что-то вспомнил, верно? Садись. — Клячин кивнул на машину, сам обошел ее, открыл водительскую дверь и плюхнулся на сидение.

Я резво повторил его манёвр, попутно соображая, как бы завести тему про часы. Спрошу, сколько времени, он посмотрит и ответит. Но мне с того что? Вообще ничего. Ноль. Не полезу же я к чекисту хватать его за руки опять. И без того идиотом выглядел, пока его конечность тряс. А мне сейчас не нужно вызывать подозрения. Вообще никак.

— Так что случилось? — Снова задал вопрос Клячин. — Тебе есть, что сказать товарищу Бекетову? Мы же с тобой разговаривали. Я все предельно честно тебе рассказал. Ему нельзя верить. Он твоих родителей погубил. И тебя погубит. Получит, что необходимо, а потом точно так же предаст. Ты пойми, Алексей. Хочу защитить тебя.

Ой, мляяя… Я сейчас расплачусь. Ну, что за бред? Они меня коллективно принимают за идиота… Впрочем, не меня. Алешу Реутова. Даже интересно, как бы себя вел дед? Он сам подкинулся бы на эту ерунду? Или все-таки ума хватило бы понять, все суки и все врут. Пацана, конечно, надурить проще. Просто я не пацан.

— Лучше, если ты всю информацию расскажешь мне. Мы добудем то, что спрятал твой отец. — Закончил свою трогательную речь Николай Николаевич.