– Хватит ковырять в тарелке! – утратив терпение, повысила голос Хелена, – Либо ешьте, либо отправляйтесь в свою комнату и ложитесь спать голодными.

Близняшки одарили маму холодным взглядом и вышли из-за стола.

– Дорати, солнышко, тебе тоже пора отдыхать, – ласково обратилась Хелена к девочке.

«Солнышко» было подходящим эпитетом для лучезарной малышки.

– Спасибо за ужин, Марк, – пролепетала девочка, на чьей тарелке ничего не осталось. Подойдя к Хелене, Дорати крепко ее обняла.

– Доброй ночи, мамочка, – сказала она, жмурясь и вкладывая в объятия всю силу, что была в ее детских, слабеньких ручках. Ненадолго задумавшись, она добавила, – Мамочка Хелен, можно Гаргамель пойдет со мной? Я почитаю ему сказку.

Любовь, заключенная в этом маленьком сердце была настолько всеобъемлющей, что не упускала из внимания даже покинутого, угрюмого Гарма.

Хелена сделала недовольную гримасу, но после выдавила:

– Идите.

Дорати вложила свою крошечную ладошку в сухую морщинистую руку Гаргамеля. Пальцы старика напоминали длинные кривые ветви дерева. Он держал детскую ручку так, словно то была хрупкая бабочка. Рядом с Дорати Гарм преображался в мгновение ока, и то тепло, которое эта девочка вселяла в его сердце, своим огнем зажигало его, казалось бы, уже навеки потухший, безжизненный взгляд.

***

В столовой нас осталось четверо: я, Хелена, Марк и Элизабет.

– Теперь, когда за столом нет детей, я могу задать тебе любопытный вопрос, – произнесла Хелена, и лукавство вспыхнуло в ее красивых янтарных глазах.

Я напрягся. Вопрос заключал все тревоги, томившие сердце Хелены; был воплощением страха, который сделал ее беспомощной, поставив на колени перед монументальной неизбежностью.

Каким очаровательным было ее лицо в тот момент! Глаза сверкали безумством, нетронутая шрамом щека пылала хмельным румянцем. Ее разжигали алкоголь и жгучие навязчивые идеи.

– Ты боишься смерти? – спросила женщина и уставилась на меня, пристально изучая мое лицо, а между тем, бесцеремонно пытаясь заглянуть мне в душу.

В столовой повисла тишина. Казалось, всем было слышно, как я нервно сглотнул. Марк и Элизабет настороженно переглянулись. По их лицам пробежала мрачная тень. Наиболее встревоженной казалась миссис Фостер. Молчание длилось с минуту, а после Марк и Элизабет хором спохватились:

– Хелена, вы много выпили. Вам пора в постель.

– Хелен, может не стоит этих разговоров…? Мальчик только приехал, дайте ему время освоиться – учтиво проговорила миссис Фостер, – не бойся, дорогой, она так шутит. – Обратилась старушка ко мне. – Она любит задавать провокационные вопросы, особенно когда… – она подняла брови и взглядом указала на бокал подле Хелены.

– Всем молчать! – проревела хозяйка дома.

Алкоголь уже сильно ударил ей в голову и вселял злую веселость.

Я долго подбирал в голове благозвучный ответ, чтобы случайно не высказать какую-нибудь глупость, но внезапно для самого себя выдал крайне самодовольную мысль:

– Пусть грешники бояться смерти, а мне не к чему.

Мой ответ поразил Хелену. Сначала она подняла брови, затем многозначительно прищурилась. Но затем она сделала то, что выбило меня из колеи – она расхохоталась.

У Хелены был звонкий, детский смех, на первый взгляд, казавшийся простодушным, но позже я научился различать в нем злые, усердно скрываемые, насмешливые нотки. Хелена часто отвечала на мои реплики или вопросы презрительной насмешкой, несмотря на то, что впоследствии я стал единственным человеком, чьим мнением она интересовалась и с которым считалась. Ее смех больно кольнул мое самолюбие.

– Похоже ты плохо усвоил главный библейский урок. Никто не без греха, и никто не спасается благодаря своей непорочности, но только по благодати Божьей, чтобы никто не возгордился. А своим самоуверенным ответом ты выдал, что гордость тебе не чужда. Но я не осуждаю, напротив; христианство порицает гордыню, я же ее поощряю. Вокруг достаточно тех, кто с готовностью кинется искать в нас изъяны, не будем же им помогать.

Каждый грешит на свой лад, и однако осуждает того, кто грешит не так, как он. Люди дальнозорки в отношении греха: чужие изъяны видят за версту, своих не могут разглядеть вблизи. Все мы сотканы из греха и все заслуживаем геенны огненной.

Знаете, каких, на мой взгляд, грехов нужно остерегаться в первую очередь? – спросила Хелена и, не дожидаясь ответа, продолжила, – Прелюбодеяния и чревоугодия, потому что из всех грехов они самые приятые, а значит противостоять им труднее всего. Ты без смущения и с большим аппетитом уплетаешь мясо с кровью, а ведь в Писании велено: «…плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте», – процитировала Хелена место из Бытия.

– Достаточно! – не выдержал Марк, – Вам пора отдыхать.

– Зачем же обрушивать ваши причуды на мальчика в первый же день? Выждали бы хоть немного, – покачала головой Элизабет.

Марк с легкостью взял Хелену на руки и понес ее наверх, в спальню. Он был единственным, кто мог приструнить хозяйку. Хелена была взрослым ребенком. Поначалу она капризничала, грозила Марку кулаком, затем смеялась и выкрикивала какие-то глупости, но в конце сдалась и послушно позволила уложить себя в постель. Вскоре она уснула младенческим сном.

Сон

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Вторая ночь в доме Дальберг-Актонов выдалась тревожной. Величественный, мрачный особняк, пугающие картины на стене вдоль лестницы и напряженный разговор с Хеленой за ужином произвели на меня болезненное впечатление. День полный знакомств утомил меня. Как только моя голова коснулась подушки, я провалился в беспамятство, но спал беспокойно и вскоре пробудился от жуткого кошмара.

Я не сразу понял, что нахожусь во сне. Мне почудилось, будто я проснулся от отдаленного, едва различимого шума, сел в постели и прислушался. Источник звука направлялся ко мне, и по мере его приближения, я различил тихий плачь. Я встал с постели, и мои босые ступни обожгло ледяным полом. Я посмотрел вниз и заметил, будто пол двигался, и по нему ползла рябь. Я понял, что стоял на воде. Вновь подняв глаза, я увидел, что комната заполнилась лицами. Меня окатило волной леденящего ужаса. Очертания лиц ежесекундно менялись, как это часто бывает во снах, но неизменным оставалось то, что то были лица маленьких девочек – лица с пустыми глазницами. В тот момент ко мне пришло осознание, что я был во сне, но этот факт меня не утешил. Испуг парализовал меня. Вдруг лица широко открыли рты и нараспев протянули «о-о-о», словно в церковном хоре. Но вскоре это мелодичное «о-о-о» превратилось в вопль адской агонии. В миг разгорелось пламя, и огонь объял детские тельца. Вой усиливался и оглушал. Я хотел закрыть уши руками, но все еще не мог пошевелиться. Тем временем, языки пламени, пожирающие детей, плавно подступали ко мне. Лицо обожгло жаром, таким реальным, будто все происходило наяву, как вдруг я провалился под пол и начал тонуть. Что было сил я барахтался в воде, но вскоре почувствовал такую усталость и боль в плечах, руках и во всем теле, что сдался. Я пошел ко дну. Несмотря на то, что то была лишь игра моего подсознания, я чувствовал почти физическую, жгучую боль, когда мои легкие разрывались, по мере того, как их заполняла вода. Я погрузился на такую глубину, при которой, будь то не сон, меня бы мгновенно расплющило давлением. Вокруг был только мрак, настолько тяжелый, что, когда я закрывал глаза, становилось не так темно. Пробыв в этом мраке около пяти ужасающих секунд, я проснулся. Тогда я еще не знал, что эти абсурдные картины, сплетенные в одном сновидении, были образным пророчеством грядущих событий.

Город Дит

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.