Сентябрь, 1961 г.

Пот лил градом по лбу. В горле пересохло. Меня трясло мелкими конвульсиями. Воздух был удушливым. Я решил спуститься на кухню, чтобы выпить стакан воды или молока. На самом деле, я просто хотел покинуть тяжелую атмосферу, повисшую в комнате. Рядом ощущалось некое потустороннее присутствие, но я знал, что то было лишь когнитивным искажением, которое часто сопровождает сонные параличи. Я глянул на будильник на прикроватной тумбочке. На часах было три пятнадцать ночи.

Проходя по коридору мимо спальни Хелены, я услышал тихий плач. Я подумал, может его то я и слышал сквозь сон. Дверь была приотворена и, заглянув в щель, я увидел Хелену сидящей в постели, устланной алыми шелковыми простынями. Уткнув лицо в ладони девушка плакала. Неловким движением я задел дверь, и она со скрипом открылась. Хелена вздрогнула и подняла лицо. В темноте зиял лиловый шрам. Я машинально отвернулся.

– Входи – услышал я тихий голос, но продолжал стоять за дверью, не осмеливаясь сдвинуться с места.

– Войди! – повторила Хелена грозно, и мне были слышны нотки раздражения и нетерпения в ее голосе. Я вошел в комнату и подойдя к кровати, остановился, виновато опустив голову.

– Я… воды шел… – промямлил я.

– Не нужно оправдываться, дорогой мой мальчик, – голос Хелены снова смягчился, – присядь, – она разгладила простынь рядом с собой.

Я неуверенно сел на край кровати и огляделся. Спальня Хелены значительно превосходила размерами комнату отца. Было жарко. В разожженном камине плескался огонь. Поленья, обгладываемые огнем, трещали подобно костям приснившихся мне девочек.

Меблировку составляла дорогая массивная мебель: двуспальная кровать, широкий, почти во всю стену, гардероб, подле него трюмо с пуфиком, обитым красной бархатной тканью. Возле камина находился книжный шкаф, полки которого изобиловали американской, английской, французской, немецкой и русской классикой в изящных переплетах. Корешки книг пестрили витиеватыми узорами, выпуклыми декоративными элементами и названиями многочисленных произведений.

Над камином висела репродукция «Карты Ада», иллюстрации Сандро Боттичелли к «Божественной комедии» Данте. Примечательным было то, что картина была воспроизведена не полностью. Изображен был только один фрагмент – седьмой круг ада, который представлял собой город Дит. Если Данте не ошибся в своем видении ада, город Дит – это то, куда мы с Хеленой отправимся после смерти, если по милости богов она будет нам дарована.

Согласно представлению итальянского поэта и богослова, город Дит был разделен на три пояса. В лесу самоубийц гарпии терзали сведших счеты с жизнью; в горючих песках пустыни под огненным дождем изнывали богохульники, ростовщики и склонные к содомии; а в реке Флегетон в раскаленной крови кипели насильники и душегубы. Исполнять суд над грешниками были поставлены Минотавр и три кентавра: Несс, Хирон и Фол. Я был знаком с этими персонажами, так как с ранних лет моей любимой литературой были сборники мифов разных народов. Я с удовольствием погружался в мир Илиады и Одиссеи Гомера, с любопытством читал о двенадцати подвигах Геракла, читал о походе Тора в Йотунхейм, о его борьбе с Мировым Змеем, порождением хитрого Локи. Затаив дыхание, я следил за местью Гора Сету, утопившему его отца Осириса в Ниле, замуровав его предварительно в саркофаге, залитом свинцом. Я изучал китайскую, шумеро-аккадскую мифологию, не пренебрегал также мифами древних славян.

Однако, из всего, что было в комнате, наибольшее мое внимание привлекла не репродукция мрачной картины, но любопытный плоский прямоугольный предмет, завешанный белой драпировкой. По выступающему из-под ткани углу картинной рамы, я догадался, что то было полотно, но что на нем было изображено, мне было неизвестно. Я предположил, что то был портрет, наподобие тех, что висели вдоль лестницы, однако он значительно превосходил их форматом холста.

Не осталось мною незамеченным и то, что вся комната была уставлена опустошенными винными бутылками. Они были всюду: на полу, на подоконнике и на поверхности каждого предмета мебели. В комнате стоял стойкий запах этанола, смешавшийся с ароматом Chanel No. 5 в котором сочетались ноты ириса, фиалки и жасмина, сопровождаемые аккордами сандала и ванили. Я узнал эти духи, потому что ими пользовалась моя мать.

– Ты избегаешь смотреть на меня, – заметила Хелена, и это утверждение было правдивым, – сделай милость, посмотри на меня.

Я повернул к ней голову и поднял глаза. Предо мной предстало лицо женщины упоительной красоты, обезображенное уродливым шрамом. Я вновь опустил глаза.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – вновь настойчиво попросила Хелена.

Я заглянул в ее янтарные глаза. В полумраке они сверкали красновато-медным отблеском и все еще были мокрыми от слез.

– Никто не смотрит на меня. Все отводят глаза. Наверное, боятся оскорбить меня, уставившись на мой шрам, но боль мне причиняет именно то, что все избегают смотреть на меня. Я люблю проводить время с детьми, потому что они имеют дерзновение подолгу глядеть на меня, и на время, что я провожу с ними, я забываю о своем недостатке.

– Поэтому вы плачете, из-за шрама? – спросил я наивно.

Хелена добродушно рассмеялась.

– Нет, Томас, конечно, нет. Мне было девять лет, когда я получила ожог, оставивший этот шрам. Я уже давно привыкла к своему обезображенному лицу и не представляю себя другой.

– Тогда почему? – не унимался я.

– Я плачу, потому что напугана. Леденящая волна страха захлестывает мое сердце, все внутри с болью сжимается в тугой комок, легкие отказываются дышать, и невозможно спать по ночам.

– Чего же вы боитесь?

– Смерти, Томас. Меня приводит в ужас ее монументальность, неизбежность. Смерть рисуется мне в виде чудовищного зверя, который притаился за углом и только и ждет случая напасть. За ужином, ты сказал, что не боишься смерти. Смерти не боится лишь тот, кто не встречался с ней лицом к лицу и никогда толком не задумывался о ней. Не боящиеся смерти либо лицемеры, либо глупцы.

– Значит, вы, встречались со смертью лицом к лицу?

– Мне было девять, когда я потеряла родителей. В моей семье было двое детей: я и мой младший брат. Мама была беременна третьим ребенком, девочкой. Мать была прекрасной женщиной – оплот женственности, нежности и всеобволакивающей любви. От нее исходили такое тепло и свет, что она озаряла все пространство вокруг и согревала душу каждого, кто был в ее присутствии. Она была моим божеством, – подступающие рыдания душили Хелену застрявшим в горле комком. Она силилась не расплакаться вновь и с трудом продолжала, – ее нет уже так давно, но боль утраты не утихает. При родах мама умерла, а на свет появилась моя младшая сестра – Дэстени. Судьбоносное имя.

Отец не смог смириться со смертью жены и много пил. Днями его не было дома. Все время он проводил в барах, прильнувши к бутылке, а о нас совсем позабыл. Так мы остались втроем, при живом отце, сиротами: девятилетняя я, мой семилетний брат и новорожденная Дэстени. Два ребенка остались на мне: я кормила их, научилась менять пеленки. Ночами я не спала. Я была напугана, потеряна, и ко всему этому Дэстени, как бы я не старалась ее убаюкать, безустанно кричала, словно уже тогда осознала всю несправедливость мира, в котором ей не посчастливилось оказаться. В одну из ночей, я была окончательно измотана и раздражена. Дэстени плакала и плакала. Я брала ее на руки, качала в колыбели, пыталась накормить, поменяла пеленки, но девочка никак не унималась. Она продолжала кричать, и кричала так сильно, что ее лицо побагровело. Я была на грани потери рассудка – измученная горем и бессонными ночами, маленькая девятилетняя девочка. Плач Дэстени сводил меня с ума. Я обхватила ее тоненькую шейку и сжимала до тех пор, пока плач не утих. Затем я легла в постель и мгновенно уснула.

Я проспала больше десяти часов, а проснувшись, пошла наполнить бутылочку детской смесью. Когда я подошла к колыбели сестры и вспомнила события прошлой ночи, я завопила. Я кричала от ужаса, заливаясь слезами, более часа, а младший брат сидел на полу, обхватив мои ноги, и тоже плакал. Когда прошел первый шок, я накрыла трупик младенца пеленкой и легла в постель, укутавшись в одеяло, и тихо плакала.