– Элизабет, дорогая, хочу познакомить тебя. Это Томас, сын Пола. Томас, – обратилась она ко мне, – это миссис Фостер, наша горничная.

– Для меня честь познакомиться с вами, мистер Бауэр, – откликнулась женщина и улыбнулась самой непритворной и доброжелательной улыбкой. Тоненькие морщинки тотчас расползлись в уголках ее лучистых серых глаз. Стоит отметить, что Элизабет обращалась ко мне с учтивостью только в присутствии Хелены. Когда же мы были наедине, она беседовала со мной непринужденно и откровенно.

– Мне взаимно приятно, – ответил я искренне.

Элизабет производила самое благоприятное впечатление.

– Пол сообщил мне, что когда он приезжал к тебе на Рождество в прошлом году, ты поведал ему, что пишешь книгу, – вдруг заметила Хелена. Мне всегда казалось, что отец равнодушен к моему увлечению сочинительством, и я удивился, узнав, что он рассказал о нем Хелене, – К сожалению, в этом году твой отец не смог навестить тебя в день рождения. На твое восемнадцатилетие мы решили сделать тебе особенный подарок. Ты увидишь его на письменном столе отца, когда поднимешься к нему в комнату. Элизабет, – обратилась Хелена к горничной, – проводи Томаса в комнату Пола и постели для него чистое постельное белье. Я попрошу Гарма, чтобы он разогрел ужин для Томаса и принес его наверх.

При упоминании об ужине, у меня заурчало в животе.

– Я рада, что ты приехал, Томас, – улыбнулась Хелена, – Доброй ночи.

История шрама на ее лице была мне еще не известна, но я был уверен, что, несмотря на этот изъян, Хелена не была обделена мужским вниманием. Она обладала настолько пленительной красотой, что ничто не могло ее перечеркнуть. Подлинная женственность читалась во всех ее телодвижениях. Ее бархатистый голос ласкал слух и касался самого сердца, а нежная улыбка, проскальзывающая украдкой на губах, бесповоротно очаровывала. У нее был особый талант – она могла говорить о чем угодно, жаловаться на предательство мужа или обвинять прислугу в слабоумии, но какое бы слово не исходило из ее уст, звучало оно прекраснее любой симфонии Моцарта.

Комната отца

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Мы поднялись на второй этаж по винтовой монолитной лестнице. Миссис Фостер провела меня в комнату моего отца. Я оглянулся. То была угловая комната, уютная, прибранная, средних размеров. В ней не было ничего лишнего: полуторная кровать и одинокое кресло напротив нее, книжный стеллаж, шкаф для одежды и письменный стол, стоявший у окна, выходившего на задний дворик.

Я бросил взгляд на стол и увидел коробку с логотипом IBM. Миссис Фостер принялась менять постельное белье, а я тем временем кинулся смотреть подарок. Открыв коробку, я пришел в восторг. Внутри была IBM Selectric в красном цвете – электромеханическая пишущая машина, которая только вышла в продажу летом того года. Я узнал о ней из статьи в выпуске от первого августа газеты New York Times, которая назвала ее «чудом офисной техники». Тогда я еще не знал, что спустя сорок четыре года, ровно над такой же машинкой застрелится мой современник, писатель Хантер Томпсон, а Чарльз Буковски посвятит ей следующие строки:

Когда мне кажется,

что я растрачиваю попусту все мои

суждения

Когда возраст

вонзается в меня, как лезвие

Когда хочется выпрыгнуть из окна

в два часа ночи

со второго этажа

Эта машина

Эта удивительная машина

Ограждает меня от всего этого5

У IBM Selectric был инновационный принцип действия. Вместо системы рычагов, к которым крепились отдельные литеры, здесь использовался металлический шар размером с мяч для гольфа, на поверхности которого было размещено 88 печатных знаков, и, при нажатии на клавишу, он, перед ударом по чернильной ленте, поворачивался нужной стороной. Шарики были сменными, что позволяло использовать разные шрифты и гарнитуры в одном документе. Внутри машинки стоял шар со шрифтом Courier. Я нашел несколько упаковок дополнительных шариков с гарнитурами Advocate, Bookface Academic, Delegate, Orator и Pica, а также курсивным Courier.

Я всегда мечтал о печатной машинке. До изобретения компьютера, пишущая машина была неотъемлемым атрибутом писателя. Марк Твен первым стал использовать печатную машинку в литературных целях и работал на массивной «Пишущей машине Шоулза и Глиддена», которую выпускала оружейная фирма Remington. У этого устройства была ножная педаль для перевода каретки на новую строку, и внешне оно напоминало швейную машинку. Агата Кристи, Джордж Оруэлл и Говард Лавкрафт позже тоже отдавали предпочтение Ремингтону, но уже более компактным моделям. Джек Керуак, Рэй Брэдбери, Вирджиния Вулф, а также сценарист Орсон Уэллс набирали свои тексты на Ундервуде. А Папа Хэм6 и вовсе сменил множество машинок, среди которых были Corona моделей №3 и №4, Ундервуд, Halda и Royal Quiet Deluxe.

У кровати стоял мой маленький чемодан. С собой я взял немного вещей: пару свитеров, еще одни брюки, на смену тем, что были на мне, носки и белье. Не то чтобы я планировал оставаться в доме Дальберг-Актонов ненадолго, напротив, я надеялся задержаться настолько, насколько это было необходимо для завершения моего предприятия (о котором читатель узнает позже), просто этот скромный набор одежды составлял почти весь мой гардероб.

Миссис Фостер наблюдала за мной украдкой и, глянув на мой багаж, заметила:

– Ты такой рослый мальчик, Томас. Тебе будет в пору вся одежда Пола. Хорошо, что ты не взял с собой много вещей.

Помимо одежды в моем чемодане лежали Библия и моя рукопись, которая представляла собой толстую тетрадь, исписанную от корки до корки.

Я хотел подать свое произведение в издательство, но они принимали на рассмотрение только машинописные рукописи. Долгое время я пытался скопить на недорогую подержанную механическую машинку. Однако, когда мне недоставало всего пару сотен на заветную покупку, один из многочисленных «приятелей» моей мамы, нашел мои сбережения и бесследно пропал вместе с ними. Тогда я отдал последние карманные деньги знакомой машинистке, чтобы та набрала мою книгу. Я отправил печатный текст в издательство, но оно отказало мне в публикации, а машинописный экземпляр не вернуло. Это событие сильно огорчило меня.

Я положил рукопись на стол, рядом с машинкой, предвкушая, как начну перепечатывать текст. Эта тетрадь на тот момент была самой ценной моей собственностью.

Миссис Фостер застелила кровать белоснежной, пахнущей свежестью простыней и окинула меня оценивающим взглядом. Ее глаза задержались на штанинах моих брюк. Она ахнула и всплеснула руками:

– Где же ты умудрился так запачкаться?

– Я шел пешком от Гордона. В темноте было сложно не вступить в грязь.

– От самого Гордона? Ты, наверное, так устал и проголодался. Ничего-ничего, скоро Гарм принесет ужин.

– Я бы сейчас душу дьяволу продал за ужин! – вырвалась у меня легкомысленная шутка.

– Тебе не следует так говорить, – осекла меня Элизабет и невольно коснулась креста на шее, – Твой отец рассердился бы, услышь он такое из твоих уст.

Элизабет достала из отцовского шкафа синюю хлопковую пижаму и протянула мне.

– Переодевайся, – скомандовала она, – Я заберу твою одежду, а завтра постираю. Что стоишь! Чего ты? Меня стесняешься, что ли? Ну так я отвернусь. Не гляжу, не гляжу.

Я надел пижаму, а миссис Фостер тем временем сменила наволочки и пододеяльник.

– О, милый мой мальчик! – радостно воскликнула она, увидев в моем чемодане Библию, – так славно, что одна из немногих вещей, что ты с собой захватил – Библия.