Таким образом, два разделенных несколькими месяцами инцидента в воспоминаниях современников слились в один — «разрыв» Тургенева с журналом, в то время как процесс шел медленно и завершился лишь осенью 1860 года. Механизм рождения версии был примерно тот же, что и в случае стихотворения «На тост в память Белинского».
Пятнадцатого января 1861 года Тургенев получил от Некрасова большое «объяснительное» письмо. Редактор «Современника» возлагал большую часть вины за произошедший конфликт на «советчиков» и «приятелей» Тургенева, доставлявших ему ложные версии событий:
«Но ты мог рассердиться за приятелей и, может быть, иногда за принцип, и это чувство, скажу откровенно, могло быть несколько поддержано и усилено иными из друзей, — что ж, ты, может быть, и прав. Но я тут не виноват; поставь себя на мое место, ты увидишь, что с такими людьми, как Чернышевский и Добролюбов (людьми честными и самостоятельными, что бы ты ни думал и как бы сами они иногда ни промахивались), — сам бы ты так же действовал, т. е. давал бы им свободу высказываться на их собственный страх. Итак, мне думается, что и не за это ты отвернулся от меня»{316}.
Конечно, Чернышевский и Добролюбов провоцировали Тургенева, а в его лице более широкий круг либеральных авторов журнала, на разрыв. Некрасов мог лишь разводить руками, но как опытный редактор и тактик понимал, что Добролюбов делает всё, чтобы, во-первых, вернуть в журнал ушедшего в «Отечественные записки» Гончарова, а во-вторых, удержать в нем Островского, пересмотрев интерпретацию его ранних, якобы «славянофильских» пьес. Оба писателя, в отличие от Тургенева, не имели репутации разборчивых и придирчивых авторов и охотно сотрудничали в разных журналах, поскольку жили литературными заработками. Высочайшая оценка Добролюбовым «Обломова» сделала свое дело: Гончаров, в письмах 1859 года критикам Ивану Льховскому и Павлу Анненкову выражавший восхищение статьей «Что такое обломовщина?», в 1860-м отдал в «Современник» отрывок из следующего романа «Обрыв». Островский и подавно остался постоянным сотрудником Некрасова, не часто, но регулярно публикуясь у него.
Если рассуждать категориями «литературной политики», можно сказать, что, потеряв Тургенева, Некрасов приобрел по крайней мере Островского и целую группу писателей-разночинцев (Николая Герасимовича Помяловского, Николая Васильевича Успенского, Федора Михайловича Решетникова и др.).
Подлинные причины разрыва с Тургеневым, конечно, не были доступны широкой публике, и история быстро обрастала домыслами. Тургенев в серии открытых писем 1860-х годов пытался изложить свою версию событий, но лишь подлил масла в огонь. Теперь мемуаристы выводили в центр противостояния именно отношения Тургенева и Добролюбова; немудрено, что они нашли главную его причину в пресловутой статье «Когда же придет настоящий день?». Машина домыслов работала дальше по инерции: некоторые литераторы «левого» лагеря заговорили, что Тургенев якобы вывел Добролюбова в фигуре Базарова, чтобы не только расквитаться, но и вынести приговор всему поколению «новых людей», прозванных «нигилистами». Конечно, Базаров — никак не карикатурный портрет Добролюбова, но, как показывают наброски к роману, Тургенев держал в уме тот же тип личности, каким в его глазах представал Добролюбов. И он, и герой «Отцов и детей» — внешне подчеркнуто резкие, принципиальные ригористы, а внутри — раздираемые страстями, толком не умеющие любить женщин и неспособные выстроить серьезных отношений.
После кончины критика Тургенев с искренним сожалением писал своему приятелю Ивану Петровичу Борисову: «Я пожалел о смерти Добролюбова, хотя и не разделял его воззрений: человек он был даровитый — молодой… Жаль погибшей, напрасно потраченной силы!»{317}
Добролюбов-пародист
Сатирическое приложение к «Современнику» «Свисток» просуществовало с 1859 по 1863 год, но навсегда вошло в историю поэзии блестящими пародиями Козьмы Пруткова, Некрасова и Добролюбова. Некрасов вспоминал: «Свисток придумал собственно я, но душу ему конечно дал Добролюбов — заглавие произошло так. В 1856 году я жил в Риме и сам видел газету «Diritto» (это значит «Свисток»), кое-что из нее даже сам почитывал»{318}. Он ошибся в деталях: заглавие в самом деле существовавшей газеты было «Fischietto», что как раз и означает «Свисток». Итальянский контекст здесь важен: и Некрасов, и позже Добролюбов, находясь в Италии, наблюдали, как быстро набирает силу движение за ее объединение и освобождение северо-восточной части полуострова от австрийского господства.
Добролюбов был основным автором «Свистка» — сатирического приложения к журналу «Современник»
Слово «Свисток» у русской публики ассоциировалось с обличительной литературой. Новые сатирические еженедельники «Искра» и «Гудок» открылись одновременно со «Свистком» и конкурировали между собой в остроумии.
Весной 1859 года Некрасов и Добролюбов предпринимали попытки добиться разрешения на издание «Свистка» отдельной газетой, но успеха не достигли — цензурный комитет не позволил открыть еще одно сатирическое издание. На протяжении всего своего существования «Свисток» испытывал цензурные затруднения. Хотя в нем и принимало участие множество известных и начинающих литераторов (Некрасов, Салтыков-Щедрин, Чернышевский, Григорий Елисеев, Максим Антонович, Михаил Михайлов, Панаев, А. К. Толстой и братья Александр, Алексей и Владимир Жемчужниковы), основным его «вкладчиком» до сентября 1861 года был, конечно, Добролюбов. Один из выпусков «Свистка» (№ 2) полностью состоял из его материалов. По воспоминаниям Панаевой, «Свисток» «всегда сочинялся после обеда, за кофеем. Тут же импровизировались стихотворения: Добролюбовым, Панаевым и Некрасовым»{319}.
Главной темой «Свистка» очень скоро стало высмеивание фразерства и пафоса либерального крыла тогдашней российской журналистики с «левой» точки зрения. Эта тенденция соотносится со взглядами, изложенными Добролюбовым в уже упоминавшейся статье «Литературные мелочи прошлого года». Отсюда понятно, почему Герцен, полемизируя с ее автором, сделал одной из ключевых метафор своей публикации именно «свист» и «свистопляску». Эти слова-сигналы уже к началу 1860-х годов обросли большим шлейфом радикальных политических ассоциаций и стали ярлыками, которые журналисты и публицисты разных лагерей навешивали друг на друга. Основные перипетии полемики «Свистка» с либеральной прессой, консервативной наукой и дворянской оппозицией реформе крепостного права сегодня кажутся уже не такими привлекательными для читателя, какими были в момент появления. Пародии Добролюбова на стихотворения Алексея Хомякова, Аполлона Майкова, Владимира Бенедиктова, исторические и экономические сочинения Бориса Чичерина и Владимира Безобразова, к сожалению, не пережили своего времени, устарев, как только исчезла «злободневность», к которой они апеллировали. Выбирая из обширного сатирическо-пародийного наследия Добролюбова сюжеты, значимые для биографии критика, остановимся лишь на двух — пародировании любовной лирики и политической сатире, — которые важны для понимания не только технологии создания пародий, но и этической, политической и эстетической позиции Добролюбова.
Пародия «Первая любовь» (Свисток. 1860. № 5) была написана на знаменитое «безглагольное» стихотворение Афанасия Фета «Шепот, робкое дыханье…» (1850). Поводом к ней стала статья Аполлона Григорьева, где критик хвалил начинающего поэта Константина Случевского, в том числе за его явно фетовское стихотворение:
