Поэтому все военные власти союзников взяли в свои руки снабжение продовольствием и другими дефицитными товарами. «Калории» и «витамины» стали общепринятыми терминами. Тем не менее до 1948 года не удавалось прокормить население на необходимом минимальном уровне; зимой 1946/47 года большая часть населения во всех четырех зонах голодала. Это особенно сказывалось на детях и подростках, многие из которых росли без родителей или в неблагополучных условиях. Им полагалось только 1500 калорий в день, и число заболеваний среди них резко возросло.

Поэтому оккупационные державы были вынуждены импортировать дополнительное продовольствие из собственных запасов, что означало для британских, французских и советских военных властей огромное бремя, которое нелегко было объяснить собственному населению. Без такой помощи, как американские пакеты первой помощи, распределявшиеся гуманитарной организацией CARE International, или «посылки солидарности», распределявшиеся благотворительной организацией «Народная солидарность» в советской оккупационной зоне, продовольственная ситуация Германии была бы намного хуже11.

Как и в годы войны, фиксированные цены на товары, нехватка товаров и растущий спрос неизбежно повлекли за собой расцвет второй экономики, черного рынка – теперь усугубленного крахом рейхсмарки, покупательная способность которой снизилась и которая все больше заменялась другими платежными средствами: иностранной валютой или новой валютой-заменителем, сигаретами. Черный рынок быстро расширялся и в 1946–1947 годах составлял около пятнадцати процентов от общего оборота товаров, даже больше в случае особо дефицитных предметов повседневного пользования и дорогостоящих товаров. Особенно пострадавшие от бомбежек беженцы и перемещенные лица, у которых вообще ничего не было, вынуждены были полагаться на черный рынок, чтобы приобрести самое необходимое. Там, однако, было доступно почти все, не в последнюю очередь потому, что большое количество товаров из запасов союзных армий попало на черный рынок нелегально, а многие товары первой необходимости нельзя было приобрести за рейхсмарки, а если и можно было, то в недостаточном количестве. Руководство компаний также пыталось получить дополнительное продовольствие для своих работников. Производственные советы стали участниками серого рынка. Поэтому во многих компаниях работники требовали, чтобы часть их зарплаты выплачивалась товарами, что еще больше раздувало черный рынок. Однако, прежде всего, начались регулярные поездки горожан в близлежащие сельские районы, где они стремились обменять у крестьян дополнительные продукты питания на украшения или предметы домашнего обихода, что принесло многим крестьянам определенное процветание и столько же зависти и недовольства.

Бедность, дефицит и черный рынок изменили нравы. Участились преступления, связанные с голодом. Уровень преступности вырос. В Берлине количество краж увеличилось в десять раз, также чаще регистрировались грабежи и групповые преступления – упадок ценностей, который, однако, лишь продолжал то, что скрывалось власть имущими в годы войны, но уже было распространено повсеместно. На черном рынке наживались прежде всего крестьяне, розничные торговцы и все те, кто имел что-либо для обмена. Как и во время войны, черный рынок усугублял социальное неравенство. В выигрыше оказывались предприимчивые и ловкие, хитрые и беспринципные, люди со связями в оккупационных властях, короче говоря, все те, кто лучше всего умел справляться с реалиями рынка и власти, быстрыми изменениями цен и меняющимися потребностями – «рыночная практика», которую, по крайней мере на Западе, можно было понимать как подготовку к капиталистической экономике. Это с одной стороны. С другой стороны, черный рынок был раем для спекулянтов и мошенников – и этот опыт также имел долгосрочный эффект: даже через десять лет после окончания войны в Западной Германии все еще можно было увидеть предвыборные плакаты с изображением черного рынка в качестве пугала12.

Для большинства немцев первые два года послевоенного периода прошли под знаком заботы о собственной жизни и выживании. Помощи и солидарности ждать не приходилось; лучшим источником поддержки и защиты были семьи. Политические вопросы отошли на второй план. «Апатия, усталость и чувство беспомощности существуют по всей Германии, и везде немцы больше озабочены проблемами повседневной жизни, чем политикой», – писали американские наблюдатели13. Но в равной степени сосредоточенность на выживании также давала возможность забвения и вытеснения воспоминаний о пережитом. Эпоха нацизма только закончилась, и вот уже казалось, что она далеко в прошлом. «Удивительно нереальными – так, что даже вздрагиваешь! – кажутся газеты, которым всего несколько недель от роду», – писала в своем дневнике 4 мая 1945 года одна берлинская актриса14.

Чего не видели немцы: их положение не стало исключением в послевоенной Европе. Голод был почти во всей Восточной Европе, особенно на полностью разрушенных советских западных территориях, в некоторых районах Польши, на Балканах и в Греции, где после ухода немцев началась гражданская война. Распределение продовольствия по карточкам было распространенным европейским явлением послевоенных лет, причем в победившей Великобритании, например, его применяли даже дольше и более широко, чем в Западной Германии. Тем не менее удручающее, зачастую отчаянное положение немцев все чаще воспринималось даже оккупационными солдатами и иностранными наблюдателями как нечто экстраординарное, как зловещее предзнаменование: лишенные крова в результате бомбежек, голодные и замерзающие люди слишком разительно отличались от тех фанатичных гитлеровских немцев, которые шесть лет наводили ужас на весь мир. «Было просто невозможно испытывать враждебные чувства к этим несчастным существам», – писал британский оккупационный офицер о своих впечатлениях в Берлине в 1946 году15.

Сотрудничество в войне и завоеванная с таким трудом победа связали три главные союзные державы – США, Великобританию и Советский Союз – более прочными узами, чем можно было бы предположить, исходя из различия их общественного строя. Это также послужило основой для высокой степени согласия в планировании послевоенного периода, которая была характерна для встреч глав правительств и министров иностранных дел до 1945 года. Безоговорочная капитуляция нацистской Германии, полная оккупация страны, демилитаризация и уничтожение военного потенциала Германии, наказание виновных – эти цели были столь же неоспоримы среди трех великих держав, как и убежденность в том, что Германия должна выплатить компенсацию за колоссальный ущерб. Также были согласованы наиболее важные политические шаги в период после окончания войны: прямой переход власти на всей территории Германии к союзникам, разделение страны на четыре оккупационные зоны под управлением соответствующей военной администрации, создание совместного органа верховной власти – Союзнического контрольного совета, а также разделение Берлина на четыре оккупационных сектора. В долгосрочной перспективе Германия должна была стать объектом политики союзников и не иметь возможности оказывать прямое политическое влияние. В целом политика союзников в отношении Германии в конце войны, конечно, не была свободной от напряженности, но поначалу преобладало единодушие, а разногласия лишь постепенно приобретали все большее значение16.

С самого начала вопрос о будущем Германии был связан с соображениями о реорганизации международного сотрудничества. В этом контексте особое влияние оказала убежденность Рузвельта и США в том, что после двух разрушительных мировых войн наконец должна быть создана новая структура для реального достижения великих утопических целей человечества – мира, экономического процветания, социальной справедливости и искоренения голода и болезней во всем мире. Таким образом, создание Организации Объединенных Наций было не только попыткой повторить и улучшить то, что Вильсон начал с Лигой Наций и что потерпело неудачу в самом начале. Скорее, в дополнение ко всей основанной на интересах силовой политике, усилия по созданию «международного сообщества» также были продиктованы идеалистической уверенностью в будущем, уверенностью в том, что после самой страшной из всех войн, есть повод и возможность создать условия для прочного мира и справедливости17.