Мнение немецкой образованной элиты рано и ярко выразил видный историк Фридрих Майнеке, который дистанцировался от нацистской диктатуры и находился в оппозиции к ней и который высказался уже в 1946 году в своей книге «Германская катастрофа». В ней он описал национал-социализм как острое выражение современной эпохи, эпохи масс и фанатичных массовых движений. Если раньше люди в Германии чувствовали себя в безопасности, «в нашем правовом государстве, в нашем комфортном буржуазном порядке, в наших либеральных идеалах личной свободы, самоопределения и достоинства, которые все еще светят нам, пусть и не так ярко», то теперь этот мир стал хрупким, сначала в результате вхождения масс в историю после Французской революции, а затем вследствие расцвета двух великих массовых движений, национализма и социализма, возникших в конце XIX века. Наконец, частью и двигателем этого развития стал духовный упадок самой буржуазии, утратившей благоразумие и умеренность во все более отчужденном мире технологий и соблазнов. Таким образом, после революции, Версаля и подъема сил иррационализма справа надвигалась катастрофа, которая, наконец, должна была завершиться ужасным образом. Тем не менее, по мнению Майнеке, абсурдно рассматривать катастрофу как неотъемлемую часть германской истории, например, от Бисмарка или Фридриха. На самом деле, рейх Гитлера был делом рук преступной клики, которая пришла к власти в кратчайшие сроки, хотя и с ужасающими последствиями. Нацизм оставался обезличенным по отношению к немецкому народу. Однако массовизация и обезличивание были явлениями всех европейских государств индустриальной эпохи. Таким образом, «вопрос о глубинных причинах ужасной катастрофы, постигшей Германию, перерастает в вопрос о судьбе западного мира в целом, который выходит за рамки Германии». В этой оценке Майнеке был един со многими своими коллегами. По мнению историка Герхарда Риттера из Фрайбурга, «утрата корней оставшимся без крова населением» в современном индустриальном обществе, угасание личных связей, «отсутствие традиций в массах» также были причиной диктатуры: «европейский, а не только германский феномен»65.

Анализ Майнеке был далек от апологий старых и новых националистов, которые все чаще звучали после 1948 года. Его критика немецкой буржуазии, немецкой идеи власти и немецких националистических политиков, таких как Гинденбург, была достаточно резкой, чтобы быть отвергнутой правыми и консерваторами. Постулат национал-социализма как выражение пагубных тенденций современной эпохи, однако, предлагал связь с той культурно-критической традицией немецкой буржуазии с начала века, в которой распространение современной культуры, демократии, технологий, урбанизации, женской эмансипации и иудаизма рассматривалось как выражение и двигатель истории упадка. Для многих авторов ориентация на классический период ассоциировалась с «возвращением к Богу» – попыткой интерпретировать германскую катастрофу как результат просвещения, рационализма и дехристианизации. Такие взгляды теперь казались выходом из дилеммы запутывания в нацистской эпохе, а в годы после основания западногерманского государства их значение только возросло66.

Дебаты о причинах национал-социализма и вытекающих из них последствиях для будущего также велись, более практически ориентированные и трезво сформулированные, в Парламентском совете, которому предстояло создать конституцию, которая почти во всех пунктах должна была пониматься как следствие катастрофы нацизма и войны.

С передачей «Франкфуртских документов» премьер-министрам Западной Германии оперативное осуществление создания западногерманского государства перешло в руки Германии. Три военных губернатора указали лишь несколько важных краеугольных камней: создаваемая конституция должна была носить федеративный характер, предусматривать центральную власть, обеспечивать индивидуальные свободы и легитимироваться референдумом; границы земель также должны были быть пересмотрены. Наконец, военные губернаторы объявили о принятии Оккупационного статута, который определил бы постоянные прерогативы оккупационных властей.

Это предложение западных союзников было воспринято западногерманскими политиками как палка о двух концах. С одной стороны, перспектива восстановления немецкой государственности, хотя бы частичной независимости, политической стабильности и экономического прогресса была заманчивой. Однако, с другой стороны, разделение Германии на западную и восточную части несомненно означало тяжелое бремя для членов Парламентского совета, большинство из которых были социализированы в национальной традиции. Социал-демократы, в частности, наиболее активно выступали против предложенной союзниками концепции по разделению страны. С другой стороны, буржуазные представители, особенно в «Союзе», в существующих обстоятельствах рассматривали быстрое присоединение нового государства к западному миру как приемлемое решение, поскольку варианты нейтралитета объединенной Германии казались им сомнительными в свете советской политики экспансии67.

Но общим было понимание того, что создаваемое западное государство должно быть временным и что разделение не должно быть закреплено им. Даже термины «Основной закон» вместо «Конституция» и «Парламентский совет» вместо «Конституционное собрание» или «Национальное собрание», на которых настояла немецкая сторона в переговорах с военными губернаторами, указывали на то, что вновь создаваемое западногерманское государство имеет лишь временный статус. Курт Шумахер, в частности, подчеркнул, что решение о создании западного государства было принято исключительно западными союзниками, которые, следовательно, несут за него единоличную ответственность. Если лидер СДПГ имел в виду недостаточную легитимность Парламентского совета, то он, несомненно, был прав, поскольку это конституционное собрание, впервые заседавшее в Бонне 1 сентября вдали от очагов холодной войны, было зависимо от одобрения оккупационных властей и не избиралось напрямую в ходе народного голосования. Поэтому неудивительно, что обсуждения, которые в итоге привели к принятию Основного закона ФРГ 8 мая 1949 года, не привлекли большого внимания общественности – 73 процента опрошенных не проявили никакого или лишь умеренный интерес к Боннским переговорам, и только 21 процент был «очень заинтересован». В то же время 70 процентов высказались за создание западного государства. Большинство западных немцев соглашались с начавшимся развитием и не видели ему реальной альтернативы, но не придавали ему большого значения68.

В проекте конституции Парламентского совета была зафиксирована некая сумма различных мнений о причинах неудачи Веймарской республики. В предваряющем текст конституции перечне основных прав подчеркивалась исключительная важность верховенства закона с учетом опыта произвола в годы диктатуры и защиты личности и меньшинств от неограниченной власти большинства. В то же время конституция дала в руки нового государства действенные инструменты против врагов демократии – отказ от веймарского ценностного релятивизма, который позволил нацистам, а также коммунистам подрывать демократию под издевательские насмешки противников республики, таких как Карл Шмитт. Партиям было предоставлено четкое право на совместное участие в формировании политической воли народа – это был ответ на широко распространенную критику партий и плюрализма в первой республике – и они были привержены демократической конституции. Понятие «антиконституционный» должно было сыграть важную роль в первых запретах партий в начале 1950‑х годов. Неудачный опыт Веймарской республики позволил укрепить позиции парламента и канцлера, а президент должен был лишь выполнять представительские функции и больше не оказывать прямого влияния на формирование правительства и роспуск парламента, как это делал Гинденбург в былые времена69. За соблюдение положений Основного закона отвечал Федеральный конституционный суд, который начал свою работу в 1951 году и был чем-то новым в сфере конституционного права: он рассматривал деятельность государственных органов на предмет их соответствия конституции.