– Извините. – Андрей появился из машины с рюкзаком в руке. – По логике у меня была только четверка...

До прокаженных осталось не более трехсот шагов.

– ...и это, впрочем, не беда, потому что если кислотишься с тусовкой, все твои напряги – отстой и лабуда. Мы скажем – хеей, хеей, мы скажем – оуу, оуу, под ритмы хип-хопа тусуясь в неоне... – тихонечко отплясывало радио, совершенно не интересуясь приближающимися людоедами.

Андрей опустил рюкзак на асфальт и прислонился к машине:

– Я не смогу...

– Быстрее! – Вопль Чокнутого, который наконец увидел поднявшихся на небольшой холм людоедов, вырвал Андрея из оцепенения. Стали видны сжимаемые в узких ладонях серпы и огородные секаторы – старые, поржавевшие.

– Проклятие... – Андрей оттолкнул не зашнурованный рюкзак и, потянувшись внутрь машины рукой, достал с сиденья восьмизарядный оптический «Волкодав». – Господи, прости меня...

Легко вскинул карабин, пощелкал пальцами по оптике, расставил ноги. Байкер сразу замолчал, даже дыхание задержал. Андрей прицелился в ближайшего из трупоедов – длинного мужика со словно обглоданной половиной лица.

– Не пытайся ранить им ноги, – вдруг сказал Гонзо, и Андрей вздрогнул, опуская ствол. – Я могу догадаться, что у тебя на уме, но так ты лишь обречешь их на смерть в звериных когтях.

Андрей медленно кивнул, вздохнул и вновь прицелился. Две женщины, два ребенка, грудной младенец... Поймал в прицел грязный лоб длинного. Почти сто метров.

– Господи, пусть они испугаются, пусть они остановятся... – Андрей шептал, не решаясь прикоснуться к спусковому крючку, разглядывая вылетающие изо рта клубы пара. – Господи, пусть...

Восемьдесят метров. Чокнутый попробовал отползти, но упал, хрипя от боли.

– Прости, Бог мой... – Андрей поднял глаза в прицел, быстро нашел длинного и плавно спустил курок. Карабин дымно чихнул, качнулся, замер. Длинный дернулся, взметнув руками над остатками головы, и упал в траву, далеко отбрасывая ржавый серп.

Остальные продолжали идти. Шестьдесят пять шагов.

– О нет...

– Стреляй, Андрей. – Гонзо говорил мягко, негромко, но уверенно. – Стреляй, они хотят умереть, ты что, еще не понял?..

– Ох, что же я делаю? Я не палач... – Чокнутый все корчился за машиной, пытаясь хоть как-то спрятаться, бормотал, молился. Андрей прицелился в следующего мужчину и выстрелил. Прокаженные ползли вперед.

Выстрел. Пятьдесят метров. Выстрел. Женщин придется добивать в упор, внезапно ошпарила мысль, и Андрей едва не отбросил оружие.

– Быстрее, – сказал киборг.

Дети или женщины? Кого раньше?

– Детей, – словно услышав его мысли, сказал Гонзо, – не дай им увидеть, как умирают их матери...

Андрей поймал в прицел заживо гниющего паренька, зажмурился. Выстрел. Сорок шагов. Теперь их можно рассмотреть и без электроники.

Выстрел. Глаза слезятся – порох, наверное. Конечно, порох...

Выстрел, женщина что-то вскрикнула, единственная из всех, что до нее умирали в полном и отрешенном молчании, и упала на землю. Последняя – со свертком на груди.

Двадцать пять метров, а она идет прямо на вскинутый ствол.

– Стреляй сквозь сверток, – сказал киборг. Слеза по щеке. Это от пороха.

Пятнадцать шагов. Ее лицо – маска засохшей грязи. Сквозь самую современную оптику Андрей смотрел в спрятанные под опухшими веками глаза и уже слышал ее сопение. Тяжелое, надорванное, обреченное. Видел оскаленные в голодной усмешке черные зубы. Она уже умерла... давно...

– Я не смогу... – Ствол «Волкодава» ползет вниз.

– Сейчас ты станешь мертвецом, – очень спокойно и просто сказал киборг и спрыгнул на дорогу.

Карабин подпрыгнул в руках и выстрелил. Десять метров. В упор. Женщину отбросило в придорожные кусты. Эхо бешеной птицей скрылось за лесом. Тишина над миром.

Оружие, довольное охотой, натужно дышало серым паром. Андрей не дышал вовсе. Поднял руку, оттер щеку.

– Ты поступил правильно, – Гонзо запрыгнул в джип, – но скоро тут будет еще больше падальщиков...

Чокнутый, все же сумевший отползти за мотоцикл, продолжал молиться.

Дороге заметно полегчало. Асфальт уже не вставал на дыбы, практически исчезли рытвины и борозды тракторных траков. Машина довольно урчала, оставляя, хоть и медленнее, чем это хотелось Андрею, за спиной километры.

Андрей молчал. Молчал, рассеянным взглядом осматривая окрестности, тяжело, словно с неохотой, крутил руль и снова молчал. Молчало радио. Молчал в разбитом салоне киборг. Молчала, словно уловив настроение человека, дорога.

Он их перебил. Не дал дойти. Он поступил правильно. Это так.

А потом он сорвался.

Андрей закусил губу и смахнул с приборной доски смятую шапку. Сорвался.

Отбросил в джип карабин, до боли в щиколотке испинал колесо. А затем байкера.

Нет, не сразу. Вначале, после того как волна ярости отступила, дав место боли, отчаянию и сокрушающему стыду, он пытался было броситься к расстрелянным. Метался от машины к обочине, что-то бормотал, хватался за голову. Похоронить трупы ему не дали. В два голоса. Мудрый и логичный киборг да напуганный до безумия покалеченный мотоциклист.

Затем сник, словно отрубили питание, упал на сиденье и просидел так минут двадцать. Проспал наяву, пока все тот же искалеченный бородач не вернул его в реальность из мира успокаивающих грез. Чокнутый что-то просил, благодарил, бормотал.

Вот тогда-то он и сорвался по-настоящему. Быстро, без лишних слов дошел до Чокнутого и избил его, после едва не пристрелив. Раненый скулил, неловко уворачивался и прятал сломанную ногу, пытаясь за мотоциклом укрыться от рушащихся на него ударов.

– Если бы не ты, – сказал тогда Андрей, – я бы никогда, слышишь, никогда не застрял бы на этой долбаной трассе! Я бы не стрелял в людей, не убивал женщин! Я бы не стрелял, в детей!

Он сказал это, лупя Чокнутого рукояткой пистолета по плечам, затем сказал что-то еще. И еще. Когда он пришел в себя, байкер совершенно забился под «Урал», скуля и зажимая руками разбитое лицо.

Тогда Андрей обтер заляпанный пистолет, смахнул кровь со штанины, небрежно выбросил на дорогу стандартную аптечку, пакет провианта на один день и ногой подтолкнул к Чокнутому нож.

– Ты остаешься, а я уезжаю, – сказал он, – можешь до конца своих дней молиться, что я тебя не убил.

Так он тогда сказал. Или почти так. Он не помнил.

А затем он починил колесо. Собрал в машину вещи.

Опустошенный, двигаясь на автомате, сел за руль. Одну задругой выкурил две сигареты, перезарядил карабин. Закрыл глаза, неумело помолился, завел мотор.

И уехал.

Уехал, более не оборачиваясь, выпотрошенный, словно рыба. Сожженный, словно лист бумаги. Уехал, изо всех сил стараясь не закрывать глаз, что безвольно смыкались, рождая образы прокаженных. Чокнутый что-то кричал вслед.

Дорога молчала, чувствуя настроение человека. Молчал киборг. Молчал человек.

Ехали медленно. Гораздо медленнее, чем на то рассчитывал Андрей, еще в городе строя планы поездки. Пока выдвинулись, потом остановка в кафе, ну ладно, это ерунда, потом засада, драка, ремонт, испорченная ходовая, не позволяющая на хороших кусках трассы выжимать из машины больше, чем полтинник.

Это определенно никак не укладывалось в отведенные (с резервом, надо отметить) четыре-пять часов на поездку. Андрей начал ерзать и все чаще поглядывать на часы. Тусклое пятно по левую руку от машины, выполняющее на небосклоне обязанности солнца, медленно, но неотвратимо ползло вниз, грозя в ближайшие три часа рухнуть за горизонт.

А когда за очередным из поворотов на дороге показалось Мошково, Андрей понял, что до темноты в Болотное он сегодня точно не доберется. Даже доведя машину до смерти и выжав максимальную скорость.