Там звучали героические речи, старшеклассники рвались на войну, хотели завтра же идти записываться добровольцами на фронт, особенно ярко выступали Таня и Наташа, им было уже по 16 лет, и они мечтали о подвигах. Самым неприятным было сознавать, что Феде всего 14 лет, Ване – 15 и только обоим братьям Волошиным – по 17 лет, они окончили семилетку и теперь в техникуме учились на машинистов.

Пока на углу Рабочей улицы и Гражданского переулка шли обсуждения ситуации среди юных советских патриотов, Василий Дмитриевич в спальне ловил радиопередачи на немецком и английском языках. Вести были неутешительные: немцы утверждали, что двигаются вперёд, не встречая сопротивления и забирая в плен советские войска, из Лондона доносились тревожные известия, новости советских станций были не вполне внятными, что уже само по себе говорило о сложной ситуации. Одно было ясно, что немцы использовали эффект внезапности.

«Надолго ли им его хватит? Ну на неделю, на месяц, а дальше регулярная советская армия стабилизирует фронт», – надеялся Василий Дмитриевич.

Появился к вечеру Николай, его срочно вызвали в наркомат, он прилетел прямо в Быково.

– Ну что, Коля, ты помнишь наш разговор два года тому назад. Тогда подружиться с Гитлером казалось мудрым, и что из этого вышло? – Василий Дмитриевич скривил губы. – Не удалась сделка с дьяволом, обманул лукавый.

– Папа, прекрати, кто мог знать тогда, что будет.

– Ну да, и к нападению мы не приготовились, но зато за два года разозлить румын и финнов успели. Ведь ещё не было тогда ясно, будут ли они воевать на стороне немцев. Но после «финской войны» и отобрания у румын Бессарабии надо вскоре ждать их к нам «в гости». А ещё итальянцев, венгров, японцев, испанцев, а может, и болгар с турками. Вот она, «мудрость» вождей!

– Папа, не надо, эти разговоры уже смысла не имеют, сейчас начнётся мобилизация, и мы все будем сражаться, – Николай выглядел рассерженным.

– Сражаться, да, это мы можем, вот как раскачаемся месяц-другой, так сразу и начнём! Только где к этому времени будут немцы, вот это вопрос.

– Думаю, что их остановят на нашей старой границе, на «линии Сталина».

– Ну, будем надеяться… – закончил этот разговор Василий Дмитриевич.

Соня уехала с Николаем и дедушкой Васей в Москву, оставив Федю с двумя бабушками, Боженой и Дусей. Божена молилась по-польски, Дуся плакала, боялась, что её мужа Сашу заберут на войну. Анна Владимировна волновалась за труппу МХАТа, которая была в Минске, – передавали, что немцы бомбили город. Федя тоже слушал по радио передачи, ловил на коротких волнах новости из Москвы, Берлина и Лондона. И тут уже ему стало страшно: по всему было видно, что наши разбиты и отступают. Он ждал дедушку Васю, который уехал на время в Москву, с которым он мог обсудить всю ситуацию прямо и откровенно. Обе бабушки просили его ни в коем случае не обсуждать с друзьями то, что он услышал по радио, но в их юную дачную компанию уже проникли новости от лётчиков и диспетчеров аэропорта.

Прошло три дня, и поступило распоряжение всем сдать радиоприёмники в пятидневный срок. В Москве Василий Дмитриевич с Сашей отвезли подаренную Адаму Ивановичу на юбилей радиолу СВГ в почтовое отделение на Центральный телеграф, сдали её под расписку, а Федя с приятелями отвёз на станцию Быково на почту свой новенький «Пионер».

Дальше события развивались стремительно: когда Саша вернулся из Москвы и привёз Соню и дедушку Васю, плачущая Дуся передала мужу полученную днём повестку в военкомат. Сборы были недолгими, и утром следующего дня, провожаемый всеми, Саша ушёл на войну. Ушёл Саша из жизни Феди навсегда, как и Фира. Фира погибла в Саласпилском лагере Куртенгоф от рук латышских охранников, Саша же был убит в 1941-м под Наро-Фоминском, защищая Москву в рядах 201 стрелковой «латышской» дивизии.

Анна Владимировна очень волновалась за судьбу труппы театра:

– Вы представляете, МХАТ же на гастролях в Минске. Там из «стариков» Москвин и Тарханов, а с ними Яншин, Добронравов, Степанова, Коренева, Масальский и другие наши артисты. Они могут погибнуть, могут в плен попасть, – к тому времени стало ясно, что Минск разбомблен и горит.

– Не переживай, Анечка, их там обязательно отведут в укрытие и непременно эвакуируют обратно в Москву. – утешала Татьяна Ивановна.

– Да и немцы им ничего не сделают, если они даже в плен попадут. Будут играть для жителей оккупированных территорий и разных коллаборационистов, – «в своем репертуаре» выступил Василий Дмитриевич.

– Каких таких коллаборационистов? Ты что такое говоришь?

Василий Дмитриевич на это предпочёл промолчать. Женщины глядели на него с испугом, в том числе зашедшая к ним Зоя Константиновна.

– Думаю, что честные бывшие офицеры и прочие эмигранты не согласятся сотрудничать с немцами, разве что единицы из них, – подумав, сказала Зоя.

– Можно осторожно на это надеяться. Но вот как быть с украинскими националистами? Некоторые на Западной Украине, полагаю, ждут не дождутся прихода немцев, – мрачно заметил Василий Дмитриевич.

Так в ожидании известий прошёл целый месяц. Сперва новости приходили неутешительные, Аню напугала сдача Минска, но вот артисты МХАТа вернулись в июле в Москву, никто из них не погиб. Иван Москвин командовал их эвакуацией, помогал ему во всём актёр Михаил Яншин.

Вскоре забрали для нужд фронта собаку Гавроша и автомобиль. Василий Дмитриевич сдал также прекрасное охотничье ружьё фирмы «Зауэр», некогда подаренное ему на юбилей покойным тестем. Из этого ружья он последний раз стрелял вальдшнепов на тяге в 1913 году в Мещере, причём ни разу по птице не попал. В ружьях Василий Дмитриевич ничего не понимал, но в радиотехнике разбирался. Он привёз из Москвы хранившийся там с 1920 года, собранный Николаем Родичевым из немецких деталей и нигде не зарегистрированный детекторный радиоприёмник, на вид представляющий собой разрозненный набор проводов и непонятных предметов, без труда собрал его и слушал радиопередачи через специальные наушники, погасив свет и плотно задвинув шторы. Учитывая требования к светомаскировке, ни у кого из соседей не возникло подозрений. Домочадцы же знали и молчали.

Вой на в первый раз по-настоящему коснулась москвичей ровно через месяц после своего начала: в ночь на 22 июля 200 немецких самолётов бомбили Москву. Соня была в городе и видела всё: когда начался налёт, вместо того, чтобы бежать в бомбоубежище, много людей вылезло на крыши, они забирались на пожарные лестницы, высыпали на балконы посмотреть, как шарят по небу лучи прожекторов, на разрывы зенитных снарядов, аэростаты, горящие немецкие самолёты, взрывы бомб и пожары. Только после того, как некоторые зеваки погибли, это праздное любопытство прекратилось. Попаданий бомб было тогда немного, первый налёт был отбит, но вскоре бомбой был разрушен театр Вахтангова, ещё одна угодила в фойе Большого театра. Налёты продолжались до Нового года почти каждую ночь.

Появились вскоре немецкие бомбардировщики и в ночном небе над Быково. С аэродрома били по ним зенитки, в воздух поднимались новые серебристые МиГи – ночные истребители первой эскадрильи погранвойск, на одном из них воевал лётчик-испытатель – отец Кости, соседа и приятеля Феди. Немецкие самолёты, которые не могли прорваться к аэродрому и железной дороге, сбрасывали бомбы куда попало и улетали. А куда попало – это и были дачные и рабочие посёлки Быково и Ильинское. Фугасная бомба снесла дом на Рабочей улице, «зажигалки» кое-где вызвали пожары, ребята сформировали пожарную дружину, дежурили по ночам, старались потушить огонь ещё до приезда пожарных. Феде это очень нравилось, но уже после первой бомбёжки ему стало очень тревожно за родных, которые были в Москве.

Николай Васильевич Родичев был призван через две недели после начала войны, а с середины сентября он постоянно находился в Москве, заехал буквально на час на дачу в конце июля, потом ещё раз – в августе. Феде было странно видеть отца в мундире военного инженера с тремя «шпалами» в петлицах. Что он делал в Москве, Федя тогда не знал, только через годы отец рассказал ему по секрету, что они готовили к уничтожению заводы, фабрики, электрические подстанции, метрополитен, все городские инженерные сети.