Так что на дачу в Быково навестить дедушку с бабушкой Федя приезжал летом 1938 года лишь на пару дней, последний раз перед школой.

В июне они с мамой снова побывали на Сельскохозяйственной выставке, в парке Сокольники, в Измайлово. В Парке культуры Феде понравился аттракцион – спиральный спуск, ещё особенные качели и «Иммельман», а также катание с мамой на лодке. У Сони не было видно седых волос, стройная, в лёгком платье, она казалась юной девушкой.

– Девушка, разрешите предложить Вам и Вашему брату мороженое, – перед ними стояли двое молодых командиров.

– Это не брат, это мой сын. Спасибо, мы уже поели с ним мороженого.

Военные стушевались и извинились, Соня веселилась, Федя хмурился.

В пионерском лагере на Днепре Феде неожиданно понравилось: вставать с барабаном и горном, маршировать, жечь костёр, всякие соревнования, походы и, конечно, купание. Раздражал тихий час, и ещё еда была невкусная. Отец сказал, что мальчиком он два года пробыл скаутом, ему нравилось, и что пионерию по поручению жены Ленина делали его знакомые скаут-мастера.

В Ялте в августе все было замечательно, они жили в санатории в отдельном домике на две комнаты прямо у моря, каждый день купались на закрытом пляже, ездили в горы на машине, побывали в Ливадии и Никитском ботаническом саду. Федя загорел и вытянулся. Наступал новый учебный год, Феде было одиннадцать лет, он шёл в пятый класс.

В начале августа умер Станиславский, от Анны Владимировны пришло в Ялту письмо, закапанное слезами: Константин Сергеевич был ее кумиром.

В последние дни августа Федя уже в Москве узнал тревожную новость: в Ленинграде недавно был арестован брат бабушки Тани профессор Иван Иванович Энгельберг по обвинению в шпионаже в пользу Германии. На даче у Родичевых уже находились его вторая жена – Тина и две девочки мал мала меньше – пяти и трёх лет. Иван Иванович был арестован по спискам центрального аппарата НКВД и потом переведён из ленинградских Крестов во внутреннюю тюрьму на Лубянке. Тина искала возможность для передачи, пыталась что-то узнать, а оставшийся в Москве Николай хлопотал за него, подключил профессоров Александрова, Винтера, Шателена и даже вышел на секретариат Кагановича. Василий Дмитриевич был мрачен, тучи сгущались над семьёй. Но тут по неумолимой логике репрессий и аппаратных чисток сам железный сталинский нарком Ежов стал терять свою власть, потом в НКВД сменилось руководство, ранее заведённые дела пересматривались, и в декабре 1938 года профессор Энгельберг оказался на свободе. Он по понятиям того времени «отделался лёгким испугом», провёл в тюрьме всего четыре месяца.

Стало намного спокойнее, и новый 1939 год Родичевы и Худебники решили встречать на даче все вместе. С ними в тот раз были также Иван Энгельберг с сияющей Тиной и их малышками. Встреча Нового года была весёлой и шумной, и только одно омрачало радость Феди – недавно погиб его любимый герой Валерий Чкалов. Портрет Чкалова он повесил в своей комнате рядом с фотографией отца. Николай Васильевич это поддержал и одобрил.

Федю решено было задержать на даче до февраля, бабушка Аня договорилась с завучем и классной руководительницей. Федя валялся, читал Конана Дойла, Ильфа и Петрова, Жюля Верна. Вечером же, когда девочек укладывали спать, он приходил к ним и рассказывал сказку с продолжениями про электрического зайца. У этого зайца в животе была волшебная электростанция, и он с её помощью делал разные чудеса – зажигал огни на ёлке, двигал поезда и трамваи, создавал искру в двигателе машин и даже вызывал небольшую молнию, чтобы напугать злых хорьков и крыс. Заяц летал на волшебном электроплане, катал на нем детей, погружался на дно моря в подводной лодке, пробуривал горы, чтобы найти драгоценные камни и металлы. Тина потом очень жалела, что не записала её.

В раскисшем влажном феврале Федя пошёл в школу, сдал всё, что пропустил, и после каникул начал готовиться к экзаменам и переводным испытаниям в шестой класс. С каждым годом с этим становилось всё строже. Но без особого труда он получил «отлично» по всем предметам и уже в конце мая снова был на даче.

Семья была готова к дачному сезону лета 1939 года, даже Николай обещал выбраться и пожить со всеми. Все, кроме Адама Ивановича. В том году, в августе ему исполнялось 70 лет, в середине сентября готовилось его чествование, потом концерт и приём по этому случаю, ждали приезда мировых знаменитостей, участия членов правительства и присвоения академического звания «народный артист СССР». Адам Иванович, чтобы не ударить в грязь лицом, решил всё держать под контролем и жить в Москве даже в самую жару и только иногда наведываться на дачу на пару дней, не больше. К этому времени родные стали замечать странности в поведении мэтра: он стал беспокойным и суетливым, похоже, чувствовал, что работать, как прежде, не сможет, что звезда его готова закатиться и настают последние годы его славы.

Анна Владимировна в тот год не поехала с театром на гастроли в Донбасс, решила тоже жить на даче, чтобы побыть с Федей, её отпустили на всё лето. С Адамом Ивановичем в Москве оставили домработницу Веру, которая этому была рада, ведь обслуживать одного пожилого доброго и нетребовательного в быту мужчину много легче и веселей, чем носиться по даче, исполняя желания всех хозяек. Соня же мудро решила жить как-то между дачей и Москвой – и видеть родных, и всё-таки отдыхать от них.

Федю этим летом родственники уже не слишком занимали уроками – он же был отличником. Только иностранные языки, французский и английский с бабушками, и ещё дополнительно с дедом Васей немного латынь, были оставлены для ежедневных занятий до обеда.

После обеда Федя был свободен и уходил гулять с дачными друзьями до самого вечера. Компания была разношёрстная, состояла из мальчишек в возрасте от 7 до 17 лет. Тут были и дети артистов, врачей, военных лётчиков, машинистов, и дети рабочих швейной фабрики, сортировочной станции, служащих и рабочих аэропорта «Быково», совхозной фермы, нянечек и медсестёр из соседних больниц и санаториев и прочего разношерстного подмосковного люда. Автомобиль Родичевых, конечно же, вызывал чувство завистливого почтения к Феде у некоторых из его друзей, но всё-таки главным для успеха в компании было не материальное положение, а личные качества, в первую очередь, конечно же, удаль, сила и смелость.

Много времени занимал футбол, обычно проходивший на Рабочей улице, по которой машины почти не ездили. Команда с Интернациональной побеждала ребят с улицы Парижской коммуны, с Пролетарской и даже с улицы КИМ (эта аббревиатура значила «Коммунистический интернационал молодёжи»). Только «добры молодцы» с Опаринского шоссе были сильнее, там жили дети рабочих железной дороги и служащих аэропорта.

Сидя на земле с ногами в канаве, ребята рассказывали анекдоты, делали рогатки из сучков или металлической проволоки и резины от велосипедных камер и спортивных эспандеров, ходили купаться на Быковский и Ильинский пруды, там плавали на надутой камере от полуторки. Гуляя вдоль дач, стучали палкой по заборам, лазали на чужие участки за яблоками и сливами, иногда спасаясь от собак, гоняли на самокатах и велосипедах, путешествовали от болота мимо фермы через лес за грибами до Куровской ветки железной дороги. Играли в простые шашки, в шахматы, в подкидного и переводного дурака и в «веришь – не веришь». Потом носились толпой на чьём-нибудь участке, играли в прятки, в жмурки, в салочки, в казаки-разбойники. Принимали в этом участие и малыши-дошкольники, и великовозрастные семиклассники, и ученики ремесленного училища.

У кого-то было духовое ружьё, у кого-то водяной пистолет, у кого-то командирский планшет или финский ножик с наборной ручкой. Это были ценные предметы. Перочинные ножи были у всех, ими играли просто «в ножички» и в «города», учились кидать росписью. Бесконечно разговаривали, шутили, иногда пели, иногда ссорились, боролись и даже дрались. Федя, накачанный гимнастикой по системе Миллера, обычно выходил из борьбы победителем. Придя в компанию сначала «на новеньких» и выдержав формальное испытание в виде «коготь, локоть и кулак» и «саечка по-московски», пару раз дав кому-то сдачи, рассказав несколько историй, он стал «на стареньких» для всех, своим «Родей». Вечерами и по ночам он читал интересные книги, иногда до самого рассвета, до пробуждения птиц.