Хорошо знакомыми с детства горными тропами он уже к утру добрался до своей пасеки, но увидел ее дотла разоренной. Видно, киргизы топтали пасеку конскими копытами, руками бы такого сделать не удалось. Три недели скитался Рашид в горах, ловил рыбу в быстрых горных ручьях, тем и питался. А когда ударили первые морозы, решил пробираться домой. Шел только ночью, обходя стороной пастбища, чтобы не наткнуться на кир- гизов-чабанов. Столько лет жили рядом добрыми соседями, а вот теперь даже случайная встреча могла оказаться небезопасной. Только на четвертую ночь добрался Рашид до своего дома, а вернее. до того, что от него осталось. Онемевший от горя и непонимания происшедшего, стоял он на пепелище былого жилья, где вкусно пахло приготовленным заботливой женой ужином, где шумели, а он порой раздражался, трое неугомонных его ребятишек.

Подошедший сосед даже не сразу узнал Рашида. За несколько минут волосы его стали совершенно седыми, а лоб и лицо пересекли глубокие, как шрамы, морщины. Сосед и поведал, что с неделю примерно назад произошла у них стычка с соседями из киргизского аула. А на следующую ночь вспыхнуло сразу пять домов в их кишлаке, в том числе и дом Рашида. В живых не осталось никого.

– Проклял я эту власть и бандитов, проклял всех, кто лишил меня моей спокойной жизни, и подался сам не знаю куда. Скитался года два. Где я только не был, – вспоминал с горьким вздохом Рашид. – Жил в Воронеже и в Самаре, работал то на стройке, то батрачил на ферме, откуда еле-еле сбежал, нас там за рабов держали. Разные люди попадались, хороших меньше. Потом вот сюда, в Клинск, занесло.

Устроился Рашид работать на здешнюю мебельную фабрику. Работа немудрящая, делали, в основном, простенькие платяные шкафы, кухонную мебель, столы, плетеные стулья, которые у местного населения особым спросом пользовались. Была на фабрике маленькая кухонька, но работали здесь преимущественно мужики, так что на кухне только чай кипятили, еду каждый из дому приносил. Как-то раз, получив зарплату, зашел Рашид перед работой на рынок, купил все необходимые продукты и к вечеру, попросив у мастера Николая отпустить его на пару часов раньше, приготовил на кухне плов. Хвалили его так, что он не знал, куда от смущения деваться. С тех пор частенько баловал он мужиков узбекскими блюдами. Так у них теперь повелось – после каждой зарплаты собирали деньги, отдавали их Рашиду, а он шел на рынок, покупал продукты, готовил для всех то шурпу, то лагман, то еще что-нибудь, но непременно из узбекских блюд.

На фабрике Рашид особенно сдружился с Николаем. Были они оба молчунами, но дружбе это не мешало. В доме мастера, куда он пришел по его приглашению в один из выходных, Рашид и познакомился с Ларисой, сестрой Николая. Об исчезнувшем невесть куда муже своем Лариса говорила беспечно: «Встал, сатана, вечером, пиджак накинул, схожу, говорит, за сигаретами. С тех пор и не видела, уж года четыре, почитай». В сынишке своем, названном в честь родного брата Коленькой, души не чаяла. Рашид Ларисе приглянулся сразу – степенный, неразговорчивый, но по глазам видно, что человек добрый, отзывчивый. Стал Рашид в их доме бывать частенько. К малышу привязался, с Ларисой по городу прогулялись – брат Николай не возражал, видел, что Рашид – человек серьезный. Только вот когда решили пожениться, закавыка вышла. О муже Ларисы, с тех пор как исчез, никто и слыхом не слыхивал. А чтобы развод оформить, требовалось его согласие, хотя бы и письменное. Да где ж его сыскать-то было? Обратилась Лариса в милицию, заполнила какие-то документы, отправили запрос, но предупредили, что дело это не быстрое, может, и не один год займет. Так и жили нерасписанные. Но родившегося сына Тимура Рашид, понятное дело, на себя записал.

Николай первым и подал Рашиду идею открыть кафе.

– Готовишь ты так, что пальчики оближешь, а узбекской кухни в нашем городе сроду не бывало. Вот увидишь, отбою от посетителей не будет, – увещевал он нового шурина.

Кое-какие деньжонки Рашиду скопить удалось – платили на фабрике хорошо, а на себя он почти ничего не тратил. Недостающую сумму для аренды помещения одолжил брат Ларисы, да не такой дорогой была та аренда, больше денег ушло на оборудование – плиты, казаны, кастрюли, посуду да мебель в зал. Слова Николая оказались пророческими. Узбекская кухня пришлась клинчанам по вкусу, и слава о новом кафе разнеслась так быстро, что в обеденные часы и вечером здесь не так уж просто было найти свободное местечко.

После первого своего посещения Роман частенько стал бывать в этом кафе. Рашид неизменно привечал его, вежливо здоровался. И даже если кафе было забито до отказа, всегда находил для дорогого гостя свободное местечко, собственноручно заваривал ему чай, ошпаривая крутым кипятком не только чайник, но и пиалу. Так уж повелось, что ни Рашид, ни Лариса никогда не спрашивали у Романа, что он желает на обед – приносили ему на свое усмотрение самое вкусное и свежее. То побалуют дорогого гостя искусно приготовленным лагманом, то принесут манты с курдючным салом и мелко нарезанной вручную бараниной, то попотчуют шашлыком из свежей печени. Лепешка на его столе всегда была обжигающе горячая, самса румяная. А уж шашлык, который Рашид жарил непременно на древесных углях, был выше всяких похвал. Однажды Роман даже пошутил по этому поводу: «В разных местах доводилось отведать мне шашлык, но такого, как у вас – нигде. Не иначе вы, Рашид-джан, какой секрет знаете. – Знаю, – вполне серьезно ответил

Рашид. – Никому не рассказываю, а вам расскажу. Когда я в Клинске открыл кафе, то стал первым делом поставщиков баранины искать. Нашел и сумел в итоге с ними договориться, что мясо они доверят мне выбирать самому. Так вот для своих постоянных и дорогих гостей я готовлю шашлык исключительно из правого бока бараньей туши.

Роман уж было решил, что Рашид его разыгрывает, но повар вполне серьезно пояснил:

–

Самыми лучшими в Узбекистане считались когда- то гиссарские бараны, выращенные на выскогорных пастбищах Памиро-Алая. Вес таких баранов достигал восьмидесяти килограммов. Не зря же эти пастбища зовут азиатской Швейцарией, трава там была особо сочной и питательной, а вода в горных ручьях – такого вкуса, что и вина не надо. Так вот тамошние старики, знавшие толк в баранине, говорили, что на шашлык надо использовать только правый бок туши, поскольку баран ложится всегда на левый бок и правый его бок таким образом вбирает в себя намного больше солнечных лучей, да к тому же и не мнется под тяжестью веса, и мясо правого бока остается всегда сочным, нежным и даже целебным.

–

Ну, знаете, дорогой мой друг, – отозвался тогда Роман, – вам, по-моему, пора уже, как Дюма-отцу кулинарный трактат писать.

Ему удивительно легко было с этими людьми. И, приходя в кафе, глядя на Ларису с Рашидом, Роман частенько думал о том, что вот ведь, потерял человек в жизни, казалось, все, огромное горе исковеркало его судьбу. И все же вновь обрел свое счастье. А что же он сам, Роман Лучинский? Добровольно обрек себя на одиночество. Но того требовала высшая цель. И никогда, ни разу не пожалел он о своем решении. Да, бывало, вспоминал он ту единственную, чьи легкие пушистые волосы, зеленые глаза и чуть приглушенный смех не забывал никогда. Но гнал, гнал от себя воспоминания, чтобы не бередить душу. В минуты таких непрошеных размышлений, вовсе ему не свойственных, он старался как можно быстрее завершить свою трапезу, выходил на улицу и снова бесцельно брел по городу, который – он это знал – был всего лишь временным его пристанищем. Но даже в эти самые минуты подобной меланхолии, погруженный в свои невеселые мысли, по устоявшейся многолетней привычке, механически проверялся, нет ли за ним слежки…

Ворвалась в дом, как всегда без стука, возбужденная до крайности Янка. Глаза горят, тараторит, по своему обыкновению, сто слов в минуту.

– Ро-льич, Ро-льич, собирайтесь скорее, а то опоздаем! – с порога выпалила девчонка. И, видя недоумение Романа Ильича, произнесла четко, явно кому-то подражая: – Сегодня в нашем городе состоится торжественное открытие храма Михаила-архангела. – Не выдержав непривычной для себя роли, снова выпалила скороговоркой: – Ну, церковь, церковь у нас новая открывается. Народу тьма-тьмущая.