Подав условный сигнал, чтобы связной не приближался к нему, разведчик в перерыве между таймами смешался с толпой болельщиков и уже через два часа, рассыпаясь в благодарностях, прощался с гостеприимными Марком и Анной, заверив, что, приезжая в Швейцарию, будет теперь останавливаться исключительно в их отеле. Марк выразил сожаление, что неотложные дела прервали отдых столь уважаемого гостя…

* * *

Через две недели неприметный скромный автомобиль остановился неподалеку от Грюневальдского леса в предместье Берлина. Стояла ранняя осень, когда деревья лишь слегка начали желтеть. Два респектабельных господина не спеша прогуливались по ухоженным аллеям, ничем не привлекая внимание тех пожилых степенных берлинцев, которые издавна облюбовали это место для послеобеденного променада. Связному было лет около сорока, его внешний вид и характерный берлинский диалект наводили на мысль, что он уроженец здешних мест, хотя и то, и другое было столь же далеко от истины, как не соответствовал беседе беспечный вид человека, беззаботно собирающего в букет опавшие желтые листья.

–

Отсутствие бороды, короткая стрижка и цивильный костюм сделали вас настолько неузнаваемым, что лучше бы не сработал самый искусный пластический хирург, – признался связной.

–

Я знаю, – сухо отозвался разведчик. – Переходите к делу, – почти приказным тоном заявил он. Ему не нравилось, что бесцельные, почти ничего не значившие реплики излишне затягиваются. Хотя было понятно, что связной готовится к какому-то чрезвычайно серьезному, вполне вероятно – весьма нелегкому разговору, но никак не решается его начать.

–

К делу так к делу, господин генерал. Как прикажете, – и, заметив недоуменный взгляд своего собеседника, удивленного таким необычным обращением, добавил официальным тоном: – Принято решение о присвоении вам внеочередного звания – бригадный генерал. Решение принималось не руководителями разведки, а высшим руководством страны. Столь высоко оценено ваше участие в ликвидации террориста номер один Усамы Бин Ладена. Мне также поручено сообщить вам, что ваша деятельность за годы службы отмечена шестью наградами нашего государства. Вместе с поздравлениями велено также передать следующее. О присвоении вам генеральского звания принято решение, понятно – в высшей степени засекреченное. Само звание, а также награды будут вам вручены только тогда, когда вы вернетесь на родину.

Иными словами, закончите с деятельностью разведчика- нелегала и займете штатную должность, допустим, в аналитическом управлении разведки.

–

Кто и когда должен принять такое решение? – тон разведчика был вполне невозмутимым, даже равнодушным, хотя известие о генеральском звании и шести орденах не оставило его равнодушным.

–

Доверие к вам, как и оценка ваших заслуг, столь велики, что решение оставляют за вами. С одной-единствен- ной поправкой. Вне зависимости от того, решите ли вы остаться на поприще нелегала, или вернетесь в Израиль, вам надлежит «уснуть», так сказать, летаргическим сном, или, говоря по-простому, законсервироваться на довольно долгое время. По крайней мере, на полгода-год, никак не меньше. Страну пребывания и вид деятельности определите сами. Руководство полагает, что в вашем случае вы, как никто другой, сумеете выбрать и осуществить самый правильный в создавшейся ситуации вариант. Через две недели в вашем любимом кафе «Аида» в Вене нам желательно узнать о вашем решении. Связной будет другой…

–

Двух недель на обдумывание мне вполне достаточно, – перебил новоиспеченный генерал, – а вот связным будете вы и только вы. Я не хочу расширять круг людей, знающих мой новый облик.

–

Ну что ж, наши руководители предвидели, что вы можете внести свои коррективы в наш план, и я уполномочен принять решение на месте. В таком случае жду вас через две недели в «Аиде». В течение трех дней я будут там обедать ежедневно. До встречи.

* * *

Кафе «Аида», как и много лет назад, было в полдень заполнено до отказа. Так что сидящий с чашкой кофе и маленькими карманными шахматами господин весьма любезно согласился на соседство за своим столиком человека, не сумевшего найти свободного места. К тому же новый сосед неплохо разбирался в шахматах, поэтому тему для общего разговора им искать не пришлось. Из кафе «новые знакомые» вышли вместе.

–

Я еду в Россию, – негромко, непререкаемым тоном заговорил разведчик. – Мое новое, а вернее, старое имя – Роман Лучинский.

–

Но позвольте, – запротестовал связной. – Это же против всех правил конспирации.

–

Не против, а – напротив. Насколько мне известно, вот уже много лет, как это имя изъято из всех документов. О нем знает столь ограниченный и чрезвычайно доверенный круг людей, что опасаться нечего. К тому же в России я никогда прежде не жил, так что ни меня, ни моего имени знать никто не может. Обосноваться я решил в маленьком городе Клинске, это под Москвой. Я пенсионер, арабист, специалист по истории исламской религии. Могу иногда преподавать, консультировать, наездами бывая в Москве. Возможно, буду путешествовать по стране, побываю в других странах, бывших республиках СССР.

–

Ваше новое место пребывания с чем-то связано? Я о таком городе даже не слышал…

–

Абсолютно не связано ни с чем, и в этом я вижу преимущество такого выбора. А если и связано, то в первую очередь с тем, о чем вы только что упомянули. Об этом городке вообще мало кто знает. Маленький, неприметный, вполне себе тихий и, я бы даже сказал, патриархальный. Ни одного сколько-нибудь значащего предприятия, а о секретных объектах и речи быть не может. К тому же весьма удобно расположен – от Москвы недалеко, каких-нибудь сорок минут на электричке. Одним словом, удобно во всех отношениях. Это не обсуждается. Поговорим о средствах связи, когда они понадобятся вам или будут необходимы мне.

Через два часа связной вернулся в кафе «Аида» за забытыми шахматами, а его собеседника в это же время можно было увидеть на одном из венских вокзалов, где он садился в поезд, отправляющийся в Прагу.

* * *

Вот уже несколько месяцев, как Роман Ильич Лу- чинский обосновался в этом уютном домике на одной из тихих улочек Клинска. Домик, словно сошедший с лубочной картинки, был старым, но вполне еще пригодным для жилья. Только пришлось поменять мебель, уж больно она была ветхой, да и не хотелось пользоваться вещами, которыми до него пользовался неизвестно кто. Обитатели тенистой улочки скоро привыкли к новому соседу, неизменно вежливому, приветливому. Его прямая осанка, твердая поступь – Роман и об этом позаботился, обдумывая свой новый облик – привели соседей к единодушному выводу, что новичок – из бывших военных и про себя они окрестили его: «Отставник». Только шустрая девчонка Янка звала его по имени и отчеству, хотя произносила его так быстро и, глотая гласные, что получалось что-то вроде «Ро-льич». Янке было лет девятнадцать, одевалась она исключительно в клетчатые рубашки и модные джинсы с прорехами. Впрочем, ее джинсы из этих самых прорех состояли чуть ли не целиком. Янка провалила вступительные экзамены в технический московский вуз и теперь якобы готовилась поступать в следующем году. Она постоянно ходила с какой-нибудь книжкой в руках; приглядевшись, Роман отметил, что читает девушка вовсе не учебники, а художественную литературу. Впрочем, книжки были хорошие.

Янке нельзя было отказать в наблюдательности. Она скороговоркой рассказывала Роману Ильичу все городские новости, попутно давала характеристики соседям, подчас весьма точные и забавные; добровольно взяла на себя миссию приносить новому соседу по утрам так любимое им кислое молоко, которое по его просьбе покупала у неведомой ему «татарки тети Гули». Захаживал к нему по-соседски и живший на той же улице дядя Саша, совсем уже пожилой человек, маявшийся легкими, но продолжавший нещадно курить крепкие сигареты «Прима» без фильтра.

Дядя Саша был из народных умельцев. Не закончив и четырех классов школы, он в тридцать седьмом, после ареста и расстрела отца, пошел работать на местную ткацкую фабрику и восьмилетним мальчишкой кормил семью из пяти человек. Дядя Саша мог заменить перегоревшие электропробки, сложить печь и отремонтировать швейную машинку и пылесос, залудить кастрюли и прибить набойки на исхудавшие каблуки стареньких ботинок. Рассказывали, что в молодости он был женат, в жене своей, доброй, веселой и хозяйственной, души не чаял. Но однажды она вышла из дому, и ее сбил пьяный водитель. Дядя Саша сдал разом, горе сломило его. Он пристрастился к «горькой», ни на одной работе подолгу не задерживался. Их крепкий дом, словно разделяя горькую участь хозяина, ветшал на глазах и даже как-то скособочился. Дядя Саша, по-прежнему помогавший, когда был трезв, соседям, на свое собственное хозяйство махнул рукой. Единственное, чего он делать не умел да и терпеть не мог, так это готовить еду. В счастливые семейные годы жена его даже поощряла это, говоря, что на кухне мужик только ложку держать может. Был он неприхотлив, с военных голодных времен считал, что если в доме есть вода, луковица и краюха хлеба, то этого вполне достаточно. Впрочем, сердобольные соседи его вниманием не оставляли – кто наваристых щей занесет, кто котлеток или пирога…